Золотые люстры
Шрифт:
И тут я, будучи, наверное, самой наивной среди братьев-комсомольцев, вдруг подала креативную мысль. Стояла зима, одежда у всех была объемная - бутылка свободно помещалась в рукаве. Моя гениальная идея заключалась в том, что я предложила прятать бутылки в рукава и крепить их к рукам резинками для волос. Две руки - две бутылки. Идти мимо охраны, улыбаясь, возмущаться, когда нас начинают подозревать, через силу позволять им рыться в карманах и сумках. А сумки-то - пустые! "И нас пропустят!" - заключила я уверенно. И была права. Под шумок мы вынесли "наше всё". Как оказалось, можно легко втянуть примерного индивидуума в нехорошее дело, если возбудить его эмоции обстановкой захватывающего экшена и поддуть немного патриотизма ("наши" = мы, пассажиры советского судна и "чужие" = они, полицейские капиталистической страны). И моя неспокойная совесть быстро сменилась
[Думаю, что именно эта схема влияния на народонаселение недавно была применена государственной пропагандой в связи с присоединением Крыма. Экшен - это военные сводки с педалируемыми "ужасами", а патриотизм - это извечная наша мечта о "великой России". Странно, но мы никогда не мечтаем о чистой России, о технически современной России, о заботливой России в отношении своих граждан или об экологически безупречной России. О честной России, в конце концов! Нет, нам нужна "великая" Россия, на меньшее мы не согласны. Может, все-таки с малого начать?! Так, глядишь, потихоньку и начнем в великие продвигаться...]
После успешной операции по выносу наших бутылок бывалая Таня привела меня в какой-то цветочный магазин. Немолодая финка, услышав от Тани про водку, закивала головой, ухватила бутылку "Пшеничной", отвинтила пробку, попробовала и, удовлетворившись качеством, завинтила обратно и быстро отсчитала мне деньги (вот для чего, оказывается, было необходимо брать бутылки с завинчивающимися пробками). Три бутылки водки в эквиваленте на товары, купленные за вырученные деньги, равнялись: рубашке для мужа, игрушечной машине для сына, китайской кукле Барби для дочки и умопомрачительно модному костюму для меня (юбка-брюки тогда встречалась в Союзе не чаще штуки на миллион советских женщин), мелочи-подарочки родным даже не считаю. Неплохой гешефт для новичка! Не знаю, кем бы я сейчас была, если бы комсомольцев не смела волна Перестройки. Вполне вероятно, что я закончила бы идеологическим и моральным падением, т.к. задатки беспринципности во мне проглядывались с очевидностью!
Последующие паромы в моей жизни запомнились бесконечной едой, этими ужинами а ля "шведский стол", когда прилавки с разнообразными блюдами соперничают по размерам с автомобильной палубой. Да еще паромы-карапузы в Норвегии, переправляющие через фьорды или доставляющие вас на острова и не имеющие ничего общего с понятиями шик, масштаб и сервис.
Наш с Лидой нынешний паром был плавучим сооружением среднего класса: вместительный, но без апломба. Каюту купили с окном: во-первых, для сестры за окном все в новинку, а во-вторых, мне не слишком нравится состояние, когда я не могу соотнести себя окружающим миром. Это не клаустрофобия, конечно, но что-то из этой серии: проплыть - проплыву, но без удовольствия. Однажды мне пришлось ночевать у подруги, живущей в мансарде. Очень славная квартира с окнами в крыше. Лежа в кровати, можно любоваться звездами - мечта! Но мне было немного не по себе: не хватало окна на улицу, чтобы видеть движение жизни вокруг.
Итак, каюта радовала. Не без помощи пары бокалов вина постепенно улегся стресс от пропажи кошелька, поиска нужного причала, парковочных переговоров на автомобильной палубе с здоровенными, чумазыми матросами в усах и лапландских косах. Сестра по-домашнему достала ночнушку, халат, удобные тапочки, развернула из пакетиков ложечки с кружечками и заботливо продезинфицировала стульчак туалета настойкой календулы. Путешествие за люстрами началось с несомненным комфортом!
Трассы и тропы Германии
Германия находилась в полном смятении по поводу разгулявшегося братца-месяца Мая. Какие-то бескрайние, желтые от мелких душистых цветов, поля, сравнимые по масштабам со сказочными маковыми полями, усыпляющими путников из "Волшебника Изумрудного города", тянулись через страну. Только эти не усыпляли, а дразнили и бередили - приходилось останавливать машину, опускать стекла и вдыхать, вдыхать этот веселящий дурман, который тут же заполнял каждый уголок внутри машины! А неведомые деревья в цвету валились на дорогу из каждого деревенского палисадника. Да! Я с самого начала дала слабину: съехала с трассы на просёлок и запетляла между деревень. О, их красота стоила того! Лида знала, чем меня зацепить, уговаривая не мчаться, а наслаждаться - та еще гедонистка!
Мы с сестрой в глубине души тревожились за предстоящие впечатления от Германии. Побаивались плотного потока немецкой речи: нам казалось, что она будет терзать слух, досаждать нам отталкивающими ассоциациями с фильмами войне, на которых выросло наше поколение. Настрой на воспоминания о войне сопутствовал нам в этой поездке еще и потому, что папа попросил нас заехать в Веймар, где погиб его старший брат, и отыскать его могилу. Однако, несмотря на негативные предубеждения, Германия, наоборот, дарила лишь светлые впечатления. Все эти деревенские пряничные домики отсылали в детство, к братьям Гримм, к сказкам. Весна восхищала. Немецкий язык в обычной жизни, без военных команд и окриков, оказался очень красивым и мелодичным. Вместо ожидаемой густой застройки и перенаселенности в этой развитой европейской стране, мы ехали по нескончаемым полям и лесам с пронзительно чистым воздухом. А крупные города мы объезжали.
Конечно, мы ехали не только проселками, но и знаменитыми немецкими скоростными магистралями. Я очень люблю быстро ездить. У меня мощная турбированная машина. Но, когда в разрешенном месте я разогналась и помчала со скоростью 220 км в час, местные ребята на своих местных ауди делали меня, как заяц черепаху! Вот ты гордо летишь в левом ряду, восхищаешься своей наглой скоростью, и в это время сзади на тебя в одно мгновение наезжает безбашенный абориген и начинает мигать тебе фарами! Знаете, когда в Питере на КАДе тебе на хвост садится какая-нибудь редкая истеричная бээмвэшка и требует сойти с левого ряда, я легко это делаю, потому что скорость в этом случае не больше 150. Но когда ты едешь со скоростью 220, и тебе трассируют в спину дальним светом каждые пять минут, поверьте, перестраиваться не так уж и легко, и чувство у тебя при этом пренеприятное! В общем, я бесславно сошла с левого ряда, поехала себе скромненько 190, а мимо, как самолеты, пролетали законопослушные и добропорядочные немцы. И вот о чем я подумала: видимо, такой адреналин просто необходим этим слишком правильным немецким гражданам - все-таки разрядка! Аналогично обстоит дело с разрядкой у чопорных англичан: по субботам они позволяют себе напиваться в пабах до состояния, которое иногда тоже может выглядеть чопорным, но на самом деле человек просто плотно держит рот закрытым, чтобы не блевануть (сорри!). Также, я замечаю, что сдержанные в обычной жизни люди (как, например, я), предпочитают быструю езду. А люди эмоциональные, взрывные (как, например, мой муж) ездят аккуратно и не спеша. Похоже, в той или иной манере езды отражается ежедневное эмоциональное опустошение или голодание.
У нас была не музейная поездка, надо было поспешать: звон люстр "стучал в мое сердце". Поэтому, приехав в Веймар, мы оставили в покое тени Гете, Шиллера, Баха и Ницше (а неплохой там вызрел коллектив знаменитостей, жаль, что пришлось торопиться!) и занялись главным делом: поиском могилы папиного брата. Папа рассказывал, что наша бабушка (их мать) раньше истово верила в Бога, несмотря на все запреты советской власти. У нее умер маленький ребенок, потом война, муж пропал без вести, и она осталась с тремя сыновьями одна. Страшная колхозная пахота того времени: ни денег, ни паспортов (без паспорта не уедешь из деревни), ни мужчин, которые могли бы взять на себя хоть часть тяжелого крестьянского труда. Только три сына. Старший был основным добытчиком, ибо сумел еще мальчишкой устроиться на работу кочегаром за деньги, а не за трудодни. Средний, наш отец, практически ребенком ходил один в лес на охоту, рыбачил, работал на своем огороде - тоже кормил семью. А мать изматывалась на колхозных полях и просила у Бога милости.
В сорок девятом старшего призвали в армию и отправили служить в Германию, в Веймар. Там было чем заняться: после войны на месте Бухенвальда сделали лагерь НКВД для интернированных. И вот, мать получает из военкомата похоронку: ее старший сын, ее надежда и опора, ее жалость и любовь - погиб в Германии, погиб через пять лет после окончания войны! Три дня, страшные три дня, она голосила, была как безумная. Она сорвала со стены старую семейную, намоленную не одним поколением, икону. С тех пор икону никто не видел, а наша бабушка больше никогда не молилась и не ходила в церковь - не могла простить Богу, что позволил убить ее сына... после войны... И она никогда так и не смогла побывать на могиле сына, хотя прожила долгую жизнь. И никто из семьи не смог. Теперь же, мы, две племянницы, неведомые нашему дяде при его жизни, оказались единственными из семьи, кто добрался до города, в котором где-то была его могила.