Золотые мили
Шрифт:
Ее угнетало сознание огромной, чуть ли не всемогущей силы, скрытой во всем этом сложном механизме горной промышленности, которая, словно траншеями, изрезала горный кряж выработками своих рудников. В душе у Салли закипала ненависть к рудникам. Это из-за них прорыли в недрах гор лабиринт золотых миль; это они были виновны в трагической судьбе целой армии измученных, обреченных людей, которые каждое утро потоком вливаются в их ненасытную утробу.
Неправда, говорила себе Салли, что «пьянство и незаконная торговля золотом» лежат в основе всех преступлений, совершающихся в Калгурли и Боулдере, как об этом твердят газеты и иностранцы. За спекулянтами краденым золотом стоят, по словам Динни, те, что борются за богатство и власть, и в этой борьбе компании, владеющие рудниками, проявляют величайшую неразборчивость в средствах — они не только выжимают прибыли из добычи золота и биржевых спекуляций, но в своей алчности жертвуют сотнями жизней ради прибылей. Вот в чем корень всех преступлений: здесь, на этом горном кряже, — цитадель тех сил, которые властвуют над жизнями людей.
Но Салли вспомнились те, кто приходил сегодня с новогодними поздравлениями, — молодежь и старики, собравшиеся, чтобы посмеяться и потолковать о своих делах и о делах своих друзей и товарищей: всех этих людей отличает несокрушимая крепость духа и исключительное добросердечие по отношению друг к другу.
На душе у нее стало немного легче. Вот сегодня у нее собрались самые обыкновенные люди, рядовые труженики приисков: в них не заметно ни малейших признаков того морального разложения или преступных наклонностей, о которых так много толкуют. Все они прекрасные люди, каких и везде можно встретить, — добрые, великодушные и независимые. И пусть никто не думает, что этих людей интересует только выпивка да азартные игры. Нет, эти мужчины и женщины думают и говорят о серьезных вещах, они знают, что им необходимо организованно бороться со злом, порожденным политической и экономической несправедливостью.
И сегодня они в этом так же твердо убеждены, как и в те дни, когда Динни и его товарищи защищали свое право на разработку россыпного золота и когда горняки начали борьбу за профсоюзное движение. Благодаря их борьбе условия труда на рудниках несколько улучшились и пострадавшие от болезней и несчастных случаев получили хоть какое-то возмещение за свои увечья.
Надо сделать еще очень много, гораздо больше, чем сделано до сих пор, для того чтобы горная промышленность служила интересам самих горняков, способствовала росту благосостояния жителей приисков — тех, на чьи плечи легла вся тяжесть создания этих городов и кто спас их от развала в дни безумного ажиотажа и опустошающих кризисов.
Хорошо Фриско говорить, что она кудахчет и суетится, как рассерженная наседка, когда кто-нибудь начнет бранить Калгурли или Боулдер или их обитателей. А разве она может иначе? Это близкие ей люди. Это ее города. Разве не на ее глазах они возникали во времена золотой лихорадки, страдали от недостатка воды, от губительных пылевых ураганов, росли и достигли успеха и едва не погибли в тисках экономического кризиса? И разве она не мать рудокопа? Разве интересы рудокопов и их жен не ее интересы? Разве может она не разделять взглядов рабочих, не возмущаться жестокой эксплуатацией трудящегося люда — ведь она так долго была свидетельницей их борьбы.
На шоссе со стороны Калгурли в клубах пыли появилась кучка людей; это были кочевники.
Они брели медленно, уныло — впереди трое или четверо мужчин, за ними несколько женщин с детьми, позади плелись собаки. Немного поодаль следовал полицейский верхом на большой серой лошади.
Темнокожие, одетые, точно пугала, в лохмотья с чужого плеча, остановились, решив, как видно, переговорить о чем-то с полицейским. Мужчины поджидали у обочины, пока он поравняется с ними.
— Если вы еще будете болтаться тут вокруг кабаков, я вас засажу — всю шайку! — заорал полицейский. — Сказано вам, чтобы не смели больше попрошайничать в городе. Убирайтесь, не то худо будет.
Мужчины вполголоса посовещались и двинулись дальше. Салли увидела их угрюмые лица, когда они проходили мимо. Женщины тащились следом. Но какое-то оборванное существо опустилось в пыль на краю дороги и так и осталось там, словно узел тряпья.
Полицейский подъехал и прикрикнул. Существо не шевельнулось. Он спешился и пнул этот узел ногой.
— Ну, ну, уноси отсюда свои кости, — сказал он и грубо выругался. — Нечего прикидываться, все вы тут хворые.
Старуха подняла голову. Лицо ее было угрюмо и словно окаменело. Она с усилием поднялась на ноги и стояла перед полицейским, молчаливая и полная достоинства. Салли узнала ее. Угрюмое достоинство, с каким держала себя эта старуха, отличало ее от всех Других женщин-кочевниц, облаченных в такие же грязные лохмотья, носивших такие же старые, обтрепанные мужские шляпы.
«Да ведь это Калгурла!» — воскликнула про себя Салли и бросилась через дорогу.
— Вы не имеете права выгонять ее из города, — крикнула она полицейскому. — Она здешняя. Это же Калгурла. Я возьму ее к себе и присмотрю за ней.
— Я выполняю приказ, мэм, — решительно заявил полицейский. — Сейчас вышло такое распоряжение. Туземцам запрещено подходить к городу Калгурли ближе чем на пять миль. Они тут до черта всем надоели: попрошайничают всюду, тащат что ни попало, — жалоб не оберешься.
— Боже правый! — воскликнула Салли. — А мы-то! Мы ведь все у них отняли!
— Это не мое дело. — Полицейский был совсем молодой; он лишь недавно прибыл на прииски и всячески старался проявить свое рвение. — Мое дело гнать этих темнокожих из города, раз я вижу, что они нарушают правила. Вот это я и делаю, как могу.
Он мотнул головой в сторону Калгурлы:
— А ну давай, двигайся, что ли!
Калгурла подобрала свою длинную палку и медленно, с трудом побрела прочь.
— Стыд и позор! — бушевала Салли. — Мы отняли у них все. Разорили их водоемы и места для охоты. Загнали их в глубь страны, чтобы они умирали там с голоду. Еще несколько лет назад пастор Коллик всегда устраивал на рождество угощение — к нему, бывало, съезжались туземцы со всей округи, а теперь этого и в помине нет. Что делаем мы для них теперь? Правительство кое-где выдает им какой-то несчастный паек: горсть муки, сахару и чаю, иной раз обрезок мяса, — да этим и собаку не накормишь!
— Ничего я этого не знаю, — защищался полицейский. — Я вот знаю одно — мне надо выполнять приказ, а в приказе сказано…
— А ну вас к черту с вашим приказом! — в ярости крикнула Салли и пошла за Калгурлой.
Она позвала Калгурлу, позвала ее несколько раз подряд, но Калгурла не остановилась и не обернулась.
Салли знала, что новые правила, запрещающие кочевникам находиться в городе, введены главным образом для того, чтобы темнокожие не бродили вокруг гостиниц и кабачков и не напивались допьяна. Теперь закон запрещал продавать им спиртное или угощать их. Но старатели-пионеры знали, как любят темнокожие сладкое, кружащее голову вино, и, празднуя удачную находку и сами подвыпив, нередко передавали бутылку-другую какому-нибудь туземцу, спрятавшемуся в умывалке или за штабелем дров во дворе кабачка.
Люди, помнившие, чем они были обязаны проводникам-кочевникам в давнюю пору, относились к темнокожим с большим сочувствием. Наперечет зная тропы, колодцы и родники, кочевники спасли немало жизней. И ведь не кто, как они, не раз приводили старателей к золотым россыпям, вокруг которых возникали потом цветущие города. А теперь туземцы скитались по стране, голодные, обездоленные, потому что их водоемы высохли и дичь стала редкостью. И ветераны приисков, знавшие, что несколько глотков спиртного могут «возвеселить душу», не отказывали своему темнокожему собрату в этом утешении в его тяжкой судьбе.