Золушка ? la russe: Постскриптум
Шрифт:
— Непонятно, но красиво, — заметил Вася, — дай, посмотрю, что еще есть.
— Мал еще все понимать, — Ольга взлохматила волосы на голове подростка.
— Действительно, «библия»: чего тут только нет. Это лучше, чем моя тетрадь.
— Сравнил тоже! Я же воровала чужие мысли, а ты создавал.
— Мам, послушай:
«Я слышал ночь: как шлейф ее шуршал
По мрамору дворца.
И свет небесных стен ее мерцал
На платье, как пыльца…»
Генри Лонгфелло. Супер, мне бы так научиться…
— Научишься. Чего бросил-то читать? — тетя Люда, подперев голову, внимательно слушала сына.
— Сейчас, а вот еще:
«В святыне сердца сокровенной
Чем я живу,
Я ни за что во всей вселенной
Не назову…»
— «Зачем вам имя? — продолжила Ольга. — Прозвучит вам,
В нем звук пустой;
Но этот звук моим молитвам
Огонь святой…
Но я люблю, любовь скрывая,
Пока живу.
И это имя, умирая,
Не назову.»
Альфред де Мюссе, перевод Курочкина. Мое любимое, когда-то было…
Весь вечер они читали стихи, афоризмы, войдя в азарт и соревнуясь в искусстве выразительного воспроизведения мыслей автора.
***
Это вошло в привычку: Ольга лежала с закрытыми глазами и беспрестанно ворочалась с боку на бок, вперемешку с разными мыслями мечтая о рассвете. Тетя Люда, спавшая в этой же комнате, то начинала тихо похрапывать, то затихала, просыпалась от скрипа другой кровати — и опять начинала сопеть. Девушка слушала эту душную тишину и только переворачивалась на другой бок, не отвечая на полусонные вопросы: «Ты чего опять не спишь?», чтобы окончательно не разбудить крестную.
Не выдержала пытки и, дождавшись очередного приступа легкого храпа, осторожно встала, закутавшись в покрывало, вышла из комнаты, нащупала на письменном столе фонарик, стараясь не выдвигать ящик полностью, вытащила из него журнал и крадучись вышла на крыльцо. Не чувствуя, что Вася точно так же не спит и в темноте смотрит ей в спину.
Усевшись на ступеньках, девушка включила фонарик и направила его на журнал, раскрыла и стала перебирать сокровища — вырезанные из прессы разные фотографии Артура. Самая яркая и большая была в самом журнале. Перебрав мелкие, Ольга наклонилась над фотографией, нежно поцеловала лицо и опустила на него свое:
— Максик мой, Артурушка… Как же я тебя люблю, как мне тяжело без тебя, если бы ты знал… Я скоро, совсем скоро уеду, и никто больше меня не найдет. Даже ты. Как бы я хотела оказаться с тобой рядом, солнышко мое… Но нельзя, нельзя… Я обещала, а обещания нужно держать… Но ты не думай, я буду любить тебя, никогда не забуду… Дура я была, надо было согласиться и сбежать еще тогда… — она тихонечко заплакала, не отнимая лица от фотографии.
… В Муромский храм она приехала рано утром, прихожан еще не было, и сонный служка удивился недовольно, что кто-то просит батюшку об исповеди. Но священник вышел, покорил девушку за то, что она не имеет платка и крестика. А когда услышал историю — посочувствовал. Слушал внимательно, не перебивая. Он, конечно, не смотрел по телевизору никаких гламурных передач, интернетом не владел, но последние новости о несчастном случае на показе мод в Москве слышал. Видя, что исповедующаяся от воспоминаний начинает дрожать, принес печенье и горячего сладкого кофе со сливками. Ольга есть не стала, но всю оставшуюся беседу-исповедь не выпускала из рук остывающий бокал.
— Ты не подруге, Господу Богу Вседержителю нашему пообещала, значит надо держать слово. А уж Он распорядится твоим даром: решит, если тебе он нужен, то вернет.
— Я не поняла, — Ольга кротко подняла глаза на священника.
— А ты вспомни про жертвоприношение Авраама. Сына своего любимого собирался отдать, принести в жертву, а Господь сам решил. Увидел искренность поступка, настоящую веру, и не принял жертвы, послал ангнца в кустах… Кушай печеньки, кушай… Ты правильно решила: чтобы что-то получить, нужно отдать равноценное. Что обычно люди делают: обещают Отцу Небесному, а потом не исполняют. Сказано: «По вере вашей будет вам». Ты веришь, что твой возлюбленный исцелится?
— Хочу верить, но боюсь. Я знаю, что может быть все, что угодно: заражение крови, ампутация руки…
— Ты несешь свое сердце в дар и боишься, что Создатель не примет его. Не бойся. И не жалей. Докажи, что твои помыслы искренни. Господь ничего не делает зря: промысел его велик. Иди себе с Богом и не сомневайся. А крестик все-таки одень.
— Я хотела его купить здесь.
Священник положил руку на склоненную голову девушки, прочитал несколько молитв, перекрестил ее:
— Пойдем, выберем тебе крест…
… Из журнала на колени выпала сухая почерневшая роза со стеблем, похожим на проволоку. Девушка поднесла цветок к лицу. Сухой сладковатый аромат цветка сохранился и как-то особенно оттенял эту летнюю душную ночь, пение сверчков темной траве и подмигивающие звезды над головой. Ольга выключила фонарик и сидела, вдыхая приторный аромат:
— «…Но я люблю, любовь скрывая, пока живу. И это имя, умирая, не назову». Прости меня и живи дальше. Господи, спасибо за все, но не отнимай у меня печали, как аромата у этой розы…
Василий лежал в кровати и бормотал свою молитву:
— Число шестьдесят два, придурок, открой число шестьдесят два…
— Ты-то чего там бормочешь? — из соседней комнаты послышался голос матери, — спал бы уже — завтра не встанешь, бормотун.
Вася затих и теперь беззвучно повторял заклинание.
***
В своей московской квартире, поздно вечером, Макс-Артур сидел за кухонным столом, сложив руки на плоскости и глядя на разводы лакированного дерева.
— Пора спать, — вошла Маргарита Павловна, встав позади сына, поцеловала его в макушку, поводила руками по обнаженному торсу, поправила повязку, закрепленную на здоровом плече.
— Н-не хочу п-пока, еще рано, — Артур посмотрел на мать, — я д-думаю.
— Мы обязательно съездим к ней, как только ты поправишься. Чай будешь?
— Игорь сегодня звонил, ск-казал, что Оля п-переезжает: в к-какой-то газете написали.
— Мало ли чего пишут эти газетчики, найдем: отец все свои связи подключит, — Маргарита Павловна поставила чайник на газплиту.
— Т-ты знаешь, ск-колько у нас в стране Н-николаевых? П-пока найдем, будет п-поздно. Н-ну почему она сбежала, мам? Т-ты как женщина объясни: в-все же было х-хорошо.