Золушки из трактира на площади
Шрифт:
Этим туманным утром Бруни проснулась затемно. Полежала, борясь с дремотой, однако внутреннее напряжение гнало прочь из-под теплого одеяла на холод выстуженной за ночь комнаты. Накинув на плечи теплый халат, она собралась было затопить матушкину печь, но застыла у кровати, страшась взглянуть в окно: на подоконнике лежал отсвет, будто край одеяния призрака, присевшего отдохнуть в оконном проеме. Не решаясь признаться себе, что все еще ждет любимого, Матушка сделала несколько шажков к окну, а потом метнулась к нему
Он падал тихо, будто печалился, – первый снег в этом году. Мохнатыми, неправдоподобно огромными хлопьями. Устилал площадь Мастеровых белым покрывалом, отражающим блекнущий свет фонарей, которые всегда гасли с первым лучом солнца.
Бруни посмотрела на восток. Она понятия не имела, в каком направлении Кай выехал из столицы и откуда должен был вернуться, но ей казалось: он появится в городе как второе светило, неся свет и тепло тем, кто его любит… Вот только к ней он больше не вернется.
Тем вечером в продуваемой сквозняками мансарде Турмалин вернул ей чешую дракона со словами: «Как бы ни радовался я твоему порыву спасти любимого ценой собственного счастья и тем самым освободить меня, прежде подумай, чего ты лишаешь себя! Кай твой будет счастливо женат, вырастит детей, и судьба убережет его от напастей, болезней и ранней смерти, но… все это – без тебя! Готова ли ты потерять его навсегда?»
Слушая его голос, она, как и сейчас, смотрела в окно, а перед глазами плясала, усмехаясь, тьма отчаяния, в которое она падала-падала-падала, как в омут.
«У меня есть еще несколько дней на этом свете, прежде чем я отправлюсь в другой, – продолжал Григо, – и это время тебе задуматься! Если ты все же решишься – брось чешую в огонь. Я выполню твое желание и исчезну навсегда. Коли нет – береги ее. Она принесет тебе удачу и отведет беды… Все, кроме одной – проклятия Кая она не снимет!»
Холод пробрался под халат. Матушка, кинув прощальный взгляд в окно, торопилась одеться и спуститься вниз, в кухню. Весь уже растопил печь и натаскал воды. А теперь баловался – поднимал полное ведро на вытянутой руке и считал вслух, сколько продержит.
После стылой комнаты тепло очага ласкало кожу, будто нежные ладони любимого.
– Выйду с тобой, – сказала она мальчишке, – надо на рынок, посмотреть приправы кое-какие.
– Бруни, – Весь вылил ведро в кухонную бочку, – разрешишь мне сегодня в казарме переночевать? Рахен и ребята пригласили…
– Разрешу. А почему ты их в гости не зовешь?
В глазах оборотня промелькнула растерянность.
– Я думал, тебе будет неприятно, – пояснил он. – Будешь думать: а вдруг они украдут что?
– А они украдут? – поинтересовалась Матушка.
– Понял тебя! Я за них отвечаю! – по-военному кивнул Весь.
– Вот и славно, – улыбнулась она. – Пригласи их в субботу, мы с Пипом будем печь вафли с карамельным
Мальчишка резонно ответил:
– Ну я же люблю! – И непроизвольно облизнулся.
В дверь постучали.
– Что так рано? – заворчал Весь, поворачиваясь к двери, но Бруни крепко сжала ладонью его плечо.
Ее сердце готово было выпрыгнуть из груди. Неужели?..
– Сама открою! – пересохшими губами прошептала она.
За дверью стоял гном в пропыленной одежде, с бородой, заплетенной в косицу. Окинув хозяйку трактира неожиданно цепким взглядом из-под насупленных бровей, он расстегнул застежку плаща, под которым виднелись буро-зеленый камзол члена Гильдии почтарей и кожаная сумка, притороченная к широкому поясу с другой стороны от чекана.
– Вы – Брунгильда Рафарин, владелица трактира «У Матушки Бруни»? – спросил он.
Та растерянно кивнула. Весь на всякий случай встал рядом, потеснив ее плечом.
Гном порылся в сумке, извлек кожаный футляр, в каких хранятся свитки, проверил знак, оттиснутый на сургучной печати шнура-оплетки, протянул его Бруни.
– Вам письмо, хозяйка!
Матушка едва справилась с руками – так они тряслись. Прижала футляр к груди, поинтересовалась:
– Сколько я вам должна?
– Доставка оплачена, – проскрипел почтарь и потянул носом – с кухни пахло яичницей с ветчиной, что поставил жариться Весь. – А вот перекусить я бы не отказался!
Бруни отступила в сторону:
– Проходите, почтенный! Завтрак за счет заведения!
– Вы так добры, хозяйка! – церемонно поклонился гном.
– Накорми гостя, – попросила Матушка оборотня, направляясь к себе.
Войдя в комнату, она села на кровать и положила футляр рядом. Отчего ей казалось, что это змея свернулась, посверкивая злыми глазенками и быстро высовывая раздвоенный язычок? Но глупое сердце, несмотря на испуг, перешло на бег, стремясь окунуться в слова, написанные родной рукой, и Бруни схватила футляр, сорвала шнур и развернула свернутый пергамент. Буквы расплывались перед глазами. Не от слез, от волнения. Когда, наконец, она совладала с собой – смогла прочитать первую, написанную очень давно забытым почерком строку:
«Здравствуй, моя дорогая женушка…»
Весь ушел без нее. Судя по голосам из кухни, Пип и сестры Гретель вовсю кормили завтраком посетителей, а Матушка не находила в себе сил спуститься вниз. Крикнув в кухню, что она неважно себя чувствует, она кружила по комнате, как запертый в клетке зверь, то присаживаясь на край кровати, где лежало брошенное письмо, то подходя к окну и в волнении сжимая руки, будто надеялась увидеть, как по первому снегу к трактиру подъедет тот, кто скажет ей: «Все это – глупая шутка, любимая! Иди ко мне и ничего не бойся!»