Золушки из трактира на площади
Шрифт:
Бруни отвела глаза.
– Что происходит? – мягко переспросил Пип.
– Кай больше не появится здесь… – с трудом справляясь с непослушными словами, пробормотала Матушка.
Повар резко поднял ладони.
– Можешь не продолжать, – грубовато сказал он, – я понял! Покажи мне смету – Томазо наверняка уже ее составил.
– Сейчас? – удивилась Бруни.
Пип кивнул и взглядом указал на начавшие подгорать вафли. Матушке удалось спасти их в последний момент, но корочка слегка подгорела.
– Кто-нибудь, мне нужна помощь на кухне! – крикнула она, ожидая,
– Можно я? – спросил он, глядя одновременно и застенчиво, и нагло.
Матушка невольно залюбовалась его необычной северной красотой: белая кожа, яркий нежный румянец на щеках, алые губы и серые, очень светлые глаза, отражающие все, словно зеркало. Его неровно стриженые пряди достигали лопаток, и лишь несколько из них были собраны в косички, закрепленные на затылке, чтобы не падали на лицо.
– Давай! – решилась Бруни, протягивая ему деревянную лопаточку, а сама подошла к своему плащу, висящему в углу, вытащила из кармана свиток со сметой и передала Пипу.
Тот проглядел его, свирепо хмуря брови и бормоча что-то себе под нос. Особо задержался на итоговой сумме, той самой, что исчеркал мастер Пелеван.
– И как вы решили делить доходы? – поинтересовался он, тыкая толстым пальцем в итог. – Коли расходы пополам?
– Две трети мне, одна – Томазо.
– Молодец! – неожиданно улыбнулся Пип. – Узнаю сестренкину хватку! А меня возьмешь в долю?
– Тебя? – изумилась Матушка.
Такого поворота она не ожидала.
– Дочерей замуж выдал, – пояснил повар, – расходы на них с рук долой! Пусть мужья заботятся. Я как раз думал, во что бы вложиться, чтобы детям после себя что-то оставить. Кроме дома, конечно. А тут и для души намечается, и для кошелька!
– Это здорово! – расцветая улыбкой, воскликнула Бруни. Необходимость брать деньги у ростовщика испуганно съежилась. – Пиппо, это просто здорово!
– Вечером увидим Томазо и переговорим с ним, – засмеялся повар в ответ, уворачиваясь от ее поцелуев. – А завтра сходим к стряпчему!
– Хозяйка, – раздался голос Ровенны. Старшая Гретель удивленно оглядела обнимающихся и добавила: – Там вас господин полковник на улице ожидают. А с ним те, не приведи Пресветлая, головорезы, что давеча у нас обедали!
Улыбку с Матушкиного лица будто ветром сдуло. Позабыв обо всем, она бросилась на улицу. Едва догнавшая ее у порога, Ровенна успела накинуть ей на плечи теплый плащ.
Они стояли поодаль – трое спешившихся всадников, одним из которых был Лихай Торхаш. Подойдя ближе, Бруни узнала его спутников: черноволосого видного мужчину, с которым, казалось, опасно не только встретиться на дороге, но и просто наступить на его тень; и беловолосого широкоплечего оборотня, что добродушно поводил носом на запах вафель, как совсем недавно делали мальчишки – его сородичи.
– Лихай! – взволнованно сказала она. – Что с Каем?
– Почему ты решила, что с ним что-то случилось, маленькая хозяйка? – холодно усмехнулся полковник, и Матушка сразу почувствовала
Бруни молча покачала головой. После того последнего сообщения ее Шепот сердец замолчал, не передав ни одного письма. Ни вопросов, ни ласковых слов, ни разочарования… Ни-че-го!
Торхаш если и выглядел обеспокоенным, то лишь мгновение.
– Не нужно волноваться, – гораздо мягче, чем вначале, произнес он. – С ним все в порядке! А я заехал попрощаться – уезжаю по срочному делу.
– Надолго? – Матушкин голос предательски дрогнул. Жизнь словно специально рвала ниточки, связывающие с любимым: сначала замолчал Шепот, теперь – уезжал лучший друг.
Беловолосый оборотень проворчал под нос так, что все услышали:
– Какие нежности!
– Дикрай! – укоризненно покачал головой брюнет.
– Молчу, Яго, молчу! – хмыкнул тот.
– Не знаю, – полковник пожал плечами. – Может, на месяц, может – на два. Как получится. За Веся не беспокойся, в университете за ним приглядит мой товарищ.
Матушка обвела растерянным взглядом всех троих. Черноволосый посмотрел на нее, как ей показалось, с сочувствием и вскочил в седло. Дикрай, подмигнув ободряюще, последовал его примеру. А Красное Лихо вдруг наклонился и легко коснулся губами ее лба. Она ощутила жар его дыхания на своей коже – температура тела оборотней была на несколько градусов выше человеческой.
– До встречи, маленькая хозяйка, – тихо сказал Торхаш и одним движением взлетел в седло своего гнедого жеребца, ловко развернул его и пустил рысью. Из-под копыт коней снег взвился белым дымком.
Бруни смотрела им вслед до тех пор, пока они не исчезли за поворотом. Постояла несколько минут, не в силах сдвинуться с места. Но потом встрепенулась: нельзя позволять отчаянию пригибать себя к земле, заковывать в цепи, замораживать! Пусть Кая больше нет в ее жизни, но он в ней был, и сама жизнь продолжается: из трактира пахнет вкусностями, оттуда выходят смеющиеся довольные посетители, площадь звенит детскими голосами, а Весь с друзьями в своей комнате уминает вафли и радуется тому, что наконец познакомил их с той, которая заменила ему семью. Матушка поспешила в трактир, как в родные объятия.
Только она вошла, как повар передал ей горячий привет от Ваниллы и записку, занесенную Дрюней, который уже отбыл во дворец. «Все у меня хорошо, отлежала бока! – писала подруга. – Наедаю щеки – жру постоянно; целитель говорит, это из-за какой-то нервической грядки, а вовсе не из-за ребеночка. Поскольку тебе вносить малыша в Храм, Брунька, помогай мне придумывать имя! И пришли мне мерзавчиков из сегодняшней партии! Они такие вкусные!»
Записка заставила Бруни улыбнуться. Она была подружкой на свадьбе Ваниллы, а теперь станет Храмовой матерью их с Дрюней отпрыска. По старинному обычаю, первый раз в Храм ребеночка заносила не родная мать, а женщина, которую она назначала себе подменой на случай беды.