Золушки при делах. Часть 2
Шрифт:
В наступающих сумерках рядом с фургоном горел костерок, бросая на его аляповато раскрашенную стену танцующие отблески. Они оживляли изображение эльфийки, которое начинало соблазнительно шевелиться. С площади звучал сильный и срывающийся от волнения голос молодого поэта:
Клин журавлиный, тянущийся ввысь,
Дарит сердцу – печаль, а мечте – колыбель.
Невзирая на все и живя невзначай,
Нарисуй мне на облаке
Белую дверь.
Дома, смотрящие на площадь фасадами, заглушали чтеца, и казалось, его голос звучит издалека. То ли из прошлого, то ли из будущего.
Опустив мне в ладони серебряной искрой,
Невесомым пером и дыханьем небыстрым
Сюжет для романа
с названием «Жизнь».
Гент Мертвая голова, сидящий на приступочке фургона, покачал головой и хмыкнул.
– Придумают тоже! Роман с названием «Жизнь»!
– Ничего удивительного, - возразила Алли, задумчиво помешивая морс в висящем на распорках над огнем котелке. – Каждый из нас проживает свою историю, которую вполне можно назвать романом!
– Мне по вкусу героические баллады, - засмеялся Гент, - там есть размах, и вообще, есть чему поучиться.
В неуклонно надвигающейся на Вишенрог ночи голос поэта взял финальную ноту:
Я вот этим ключом отопру все замки,
И не скрипнут блестящие петли случайно…
Мы, как небо и птица, стали близки,
Называя друг друга
мечтой и печалью.*
*стихи автора
– Какая чушь! – послышался скрипучий голос магистра Иживолиса. – Алли, где мой морс?
Девушка молча налила морса в кружку и передала Генту, который протянул ее в темноту фургона.
– Вы никогда не верили в любовь, мэтр, - грустно произнесла она, разливая оставшийся напиток по кружкам для себя и Гентукки. – И, наверное, никогда не поверите! А между тем она существует!
– Нет ничего более эфемерного, чем любовь, - прозвучало из фургона. – Прекрасный призрак, за которым люди носятся, сломя голову, забывая о собственном благополучии. Некоторым кажется, будто они, наконец, достигли ее… И они любуются ею с улыбкой слабоумных, не подозревая, что перед ними пустота.
– Подозреваю, что вы говорите страшные вещи, мэтр, - ухмыльнулся Гент, - но поскольку они ко мне не относятс, мне проще. А вот Алли сейчас расплачется…
– Не дождешься, - вскинула подбородок та. Ее глаза блестели. – Мэтр, вы как всегда правы! Я – та, что в поисках любви носится по всему Тикрею, сломя голову и забывая о собственном благополучии. Хотя я предпочла бы найти ее рядом…
– И мы называли бы друг друга «мечтой и печалью»? – голос Людвина сочился ядом.
Алли только головой покачала. Запрокинув голову, загляделась на звезды.
– Иногда мне хочется, чтобы этот мир исчез, - пробормотала она, - в нем так много боли!
– Ни капли, - мэтр Иживолис откинул занавесь и появился на пороге фургона, - вся боль только в твоей голове, девочка! Налей мне еще морса!
Котелок был пуст. Тяжело вздохнув, девушка поднялась, сняла с крюка в стене фургона ведро и пошла за водой к ближайшему колодцу.
Гентукки пересел к костру, освобождая свое место для магистра. Протянул ладони к огню.
– Когда мы двинемся дальше, мэтр? Сразу после окончания турнира?
Людвин тоже посмотрел на небо.
– Боюсь, - сказал он, - нам придется задержаться.
Гент Мертвая голова посмотрел на него с удивлением, но промолчал.
С площади доносились крики толпы в поддержку поэта.
– Любви не существует, - вдруг проговорил магистр и скрылся в фургоне. И уже оттуда добавил. – В отличие от сострадания.
***
Глава клана Смертей-с-ветки, Дархан Асаш, откинул полог молельни и шагнул внутрь. Клан с незапамятных времен жил в лесах к северу от Вишенрога, стараясь свести общение с людьми на нет. Но, к сожалению, люди быстро научились производить такие вещи, которые оборотни делать не умели. Поэтому приходилось посещать ближайшие ярмарки, меняя звериные шкуры и целебные травы на оружие и полезные в быту мелочи, без которых фарги устраивали настоящие домашние скандалы.
В маленькой – два на два шага – молельне было темно. Несколько полосок света – из прорех в шкурах, накрывающих шалаш, разрезали темноту, как сияющие лезвия. Дархан сел, скрестив ноги, и прикрыл веки. В темноте под ними вспыхнули две злые желтые точки. Были времена, когда он, от всего сердца молясь Арристо, видел под веками лишь темноту. И тогда хотелось плакать в небо, как котенку, брошенному матерью в пургу. Но однажды он снова увидел их – глаза бога. И с тех пор видел постоянно, когда молился, с радостью отмечая, как в ответ на его молитвы ярче становятся сакральные огни. Молился глава клана не часто. Суровая жизнь в лесах оставляла время лишь на выживание, да и молитва не приносила покоя. Вместо него почему-то вспоминались старые обиды – между своими, между своими и чужими. Вот, например, совсем недавно, как гнали парни из соседней деревеньки рыжего Зохана, посмевшего подружиться с человеческой девчонкой. Не было между ними ничего – он, глава, почуял бы. Лишь интерес друг к другу молодых сердец, бившихся в одинаковом авантюрном ритме. Возможно, позже из этого и выросло бы что-то большее, если бы не удар вилами в спину рыжему пацаненку. Удар, от которого он не оправился и до сих пор, несмотря на совместные усилия клановой знахарки Золлы и человеческой ведьмы Эстель, пришедшей на помощь, хотя никто ее не звал.
Дархан сердито нахмурился. Странные они, эти люди. Сами ошибаются, сами исправляют ошибки. Нет, не понимает он их, и, пожалуй, даже боится. Вот только кому в этом признаешься? Только тому, кто все и так видит.
«Крепости прошу у тебя, Арристо, вечный охотник, идущий по горячему следу, - зашептал Дархан, - крепости духа, крепости мысли, крепости руки. Были времена, когда люди нам не требовались, и мы со всем справлялись сами! Были времена, когда мы опережали их во всем – в силе, скорости, кровожадности! А нынче…»
Глава запнулся, приоткрыв светящиеся в темонте глаза. Нынче Зохан бы умер, несмотря на все старания Золлы, если бы не вмешательство ведьмы! Вот и гадай теперь, люди – необходимое зло? Или нужное добро?
Снаружи послышались возбужденные голоса. Дархан тяжело вздохнул, заглянул с благодарностью в желтые глаза Арристо – все ж таки не один на один со своими мыслями! – и нацепил на лицо привычное выражение – суровое, спокойное выражение уверенного в себе самца.
Она стояла на поляне, окруженная выкрикивающими обвинения оборотнями. Маленькая светловолосая девчонка, закутанная в шаль, с узелком в руках, который растерянно прижимала к груди. Лет тринадцать, не больше. Надо же, пришла… дура! Не побоялась.