Зомби
Шрифт:
Боковое зрение подавало мне более тревожные сигналы. Я уловила мелькание моего партнера. Он выглядел иначе, чем когда мы встретились глаза в глаза. Он выглядел таким юным, но его легкая цепкая рука, которой он хватался за мою, не была рукой человека.
Рука была похожа на птичью лапку…
Я перевела взгляд вбок, на свою руку. Рука, державшая мою из плоти и крови, была рукой скелета, ее плоть сгнила и истлела много лет назад. Эти периферийные мелькания были правдой о моем партнере — со мной танцевало нечто мертвое и тем не менее живое.
Я резко остановилась и отдернула руку. Я закрыла глаза и боялась повернуться к этому лицом. Я слышала шуршание и постукивание иссохших костей, чувствовала холодный ветер на лице и запах разложения.
Что ожидало меня в центре лабиринта? Во что я превращусь и как долго будет длиться этот монотонный танец, если я вообще когда-нибудь доберусь до конца?
Я вслепую развернулась в поисках выхода. Я открыла глаза и пошла, контролируя свои движения, — какое-то сильное инстинктивное неприятие не позволяло мне напрямую зашагать через тропинки лабиринта, словно они были просто ничего не значащими бороздками. Нет, я повернулась на сто восемьдесят градусов (мельком увидела, как за мной наблюдают блеклые фигуры) и побежала назад. Тем же путем, что пришла, следуя курсу лабиринта, все дальше от его центра, снова в мир, одна.
Дэвид Райли
Из тлена
Рассказы Дэвида Райли издавались во многих сборниках и журналах, включая такие, как "The Year's Best Horror Stories", "The Mammoth Book of Terror", "New Writing in Horror & the Supernatural", "The Pan Book of Horror Stories", "First World Fantasy Awards", "World of Honor", "Whispers", "Fantasy Tales", "Fear". Недавно писатель закончил третий роман под названием "Болото гоблинов" ("Goblin Mire").
Рассказ "Из тлена" публикуется впервые. Когда вам в следующий раз придется спускаться в подвал, вы непременно станете нервно оглядываться по сторонам…
Данную рукопись обнаружили в доме Раймонда Грегори после его исчезновения в октябре 1934 года. Поскольку так и не нашлись ни тело автора, ни сведения, подтверждающие, что он числится в живых, полицейские следователи не смогли придумать ничего лучшего, чем объявить содержание записей показателем психического состояния мистера Грегори.
Итак, вот где он обустроился, подумал я прекрасным сентябрьским днем чуть меньше года назад, когда завернул за поворот и остановился перед коваными двустворчатыми железными воротами. Несмотря на яркий солнечный свет, я не смог подавить чувство разочарования. Потому что видневшийся вдалеке унылый серый дом явился олицетворением всего того, что так не понравилось мне в городке, от которого я отъехал всего две мили, перед тем как проехать мимо раскинувшихся вдоль дороги лугов и ферм. За воротами царила мерзость запустения: окна без портьер, усыпанные листьями дорожки, тронутые плесенью голые глинистые проплешины нагоняли уныние. По своей доброй воле я бы ни за что не стал наведываться в подобное место ни днем, ни в сумерки, когда удлиняющиеся тени лишь усугубляют уродство подобного строения. Как Пулу пришло в голову купить такой дом, я не понимал и ругал себя за то, что с готовностью согласился погостить у друга на выходных. Мне оставалось только надеяться, что внутреннее убранство дома окажется гостеприимнее фасада.
Пока я шел от машины до двери и стучался, дом провожал меня взглядом пустых старческих окон. Вскоре я оказался в заново отделанном кабинете Пула с книжными полками и изобилием полированного дерева, картин и кожаных кресел. В окружении купидонов и цветов черного дерева пылал угольный камин. Пул — высокий и худощавый, со скрытой силой альпиниста — был в наилучшем расположении духа. Чего нельзя было сказать обо мне. Тут мне стало немного лучше, но все равно не отпускало необъяснимое чувство отвращения. Дом мне определенно не нравился, и без тени сомнения я знал наверняка, что первое впечатление не изменится, как бы ни усердствовал приятель. Пул повел меня на экскурсию по дому, и чем больше помещений я осматривал, тем острее ощущал неприязнь.
На
— Не думаю, что мне понадобятся комнаты верхнего этажа, — словно отвечая на мои мысли, объяснил Пул. — Может, я буду использовать их в качестве кладовых, а две-три отремонтирую для гостей.
Вскоре мы спустились вниз, в прихожую, и по настоянию Пула вошли в сводчатую нишу, где находилась массивная деревянная дверь, ведущая в подвал. Взяв с полки керосиновую лампу, Пул ее зажег, отомкнул дверь и повел меня по осклизлым ступеням в осязаемую темень, принявшую нас в хладные, словно воды Стикса, глубины.
— Некогда, — начал Пул, поднимая лампу над головой так, чтобы осветить подвал, — здесь хранили вино. — До сих пор на каменных плитах пола между битых бутылок и полок для хранения вина кое-где догнивали днища покрытых плесенью винных бочонков. — Попадаются урожаи весьма достойных лет, — заметил он, подбирая одну из бутылок.
С бутылки шелухой отскочила этикетка. Из горлышка высушенной виноградиной выпал свернувшийся паук и покатился по полу.
Еле различимые вдали, между толстых колонн, темнели неясные ходы. Я спросил о них у Пула, и он ответил, что большинство из них давным-давно заложены кирпичами. И добавил:
— Или же, когда обвалились потолки, их засыпало щебнем.
— И часто ты спускаешься сюда? — спросил я, удивленный интересом друга к этому мрачному подземелью.
— Нет, — сказал он непередаваемым тоном. В оцепенении качая головой, он продолжал: — Сперва я нанял рабочих, чтобы расчистить подвал, но вскоре понял, что это пустая трата времени. Они обнаружили здесь нечто, что заставляет меня возвращаться сюда снова и снова. Но я нечасто бываю здесь. — Он повернулся и повел меня к противоположной стене подвала со словами: — Я тебе кое-что покажу, чтобы ты мог составить об этом собственное мнение.
Мы шли вперед, и воздух все больше и больше сгущался болезненными парами, окутывая удушающим смрадом разложения. Наши шаги эхом разносились по темным просторам подвала, когда мы шли под сводчатым проходом, ведущим в один из аппендиксов. Я ожидал, что он окажется просто альковом, но коридор протянулся ярдов на тридцать и оканчивался четырехугольным помещением, стены которого были выложены старинным крошащимся кирпичом, из которого почерневшими от времени костлявыми пальцами торчали обгорелые огрызки факелов. Повесив лампу на один из них, Пул указал на пол. Там оказалась глубоко вырезанная в необработанных каменных плитах пятиугольная звезда, расположенная в двух кругах, вокруг и внутри которых были врезаны различные знаки и арабески.
— Поклонение дьяволу? — спросил я, рассматривая углубления.
Они были примерно два дюйма глубиной и почти до краев заполнены какой-то отвратительной слизью.
Пул пожал плечами:
— Все могло быть, но наверняка я не знаю. Мне не известен ни возраст этой штуки, ни кто ее творец.
— Звезда очень старая, — убежденно сказал я, выпрямляясь во весь рост, чтобы взглянуть на композицию в целом. — И несколько знаков мне известны.
— Мне тоже, — мрачно подтвердил Пул. — Поэтому я спускаюсь сюда нечасто. Подвал — единственное место во всем доме, где мне как-то не по себе. Может, страх связан с отзвуками прошлого, все еще ощутимыми здесь, — сложно сказать. Но вот в чем я уверен: то, для чего изначально было сооружено все это, едва ли было столь же невинно и наивно, сколь занятия доморощенных колдунов нашего времени. Зачем нужно было вгрызаться столь глубоко под землю, если не в целях скрыть страшные крики? Возможно, это дьявольское творение поливали кровью. Может, слизь в углублениях как раз и есть кровь.