Зона испытаний
Шрифт:
– Я жадная, да? Дело в том, что в два часа ночи мне уезжать.
…Из деревни, в которой родился известный поэт, возвращались затемно. Половину пути говорили о самолетах.
– А теперь выкладывайте, чем я обязана вашему вниманию? Если скажете, что молниеносно прониклись каким-то особым чувством, я не поверю.
– Проникся – признательностью. Это хорошее чувство.
– Господи, за что?
– За то, что вас зовут Ириной
– Я так и думала… – Она помолчала и с уверенностью прибавила: – С вами что-то произошло.
– Вот и я, когда вы расспрашивали меня о самолетах, думал: «Что-то происходит в этом мире. Даже те из девушек, которых зовут Иринами, перестали понимать, чему радовался господь бог, когда творил их».
– А теперь? Проступило божественное?
– Видимо, да. Если мне захотелось расцеловать вас.
– И что же?
– Боюсь, придется возвращаться к самолетам. – Переждав ее смех, он сказал: – Хватит и того, что вы сегодня со мной.
– Не зря целый день у меня такое чувство, что с вами не все ладно… Такая полоса, да?
– Такая полоса. Мой вам совет: не принимайте свои дни за полосу, это не проходит даром.
– Не сотвори в себе кумира?
– Вы умница, Ирина. Именно в себе. На этом свете все сложнее наших представлений о сложности… Был у нас летчик. Димов. Молодой, веселый, красавец. Теперь его нет. Его хватало лишь на то, чтобы следовать правилам. Знаете таких? Учатся как девочки, экзамены сдают примерно, летают строго по наставлениям. Все у них чисто, гладко, объяснено и доказано. Это хорошо, это плохо, сюда можно, туда нельзя. Работают как живут и живут как работают. Все по полочкам, прошито и пронумеровано. Их всегда подмывает вмешаться, если что-то происходит не так, как их учили.
– У вас есть что-то общее с этим парнем?
– Я говорил, вы умница.
– Что с ним случилось?
– Что случилось?
Несколько мгновений Долотов смотрел на спутницу, ожидавшую ответа со сложенными под грудью руками, и вдруг его неприятно кольнула эта праздная поза, стремление начинающей журналистки при случае обогатиться чужим опытом, не испытав чужой боли.
– На словах не объяснишь. Это надо почувствовать. Садитесь на мое место, – сказал он, приподнимаясь на сиденье. – Сейчас вы все поймете!
Предчувствуя нечто необычное, с округлившимися, блестящими азартом глазами она охотно втиснулась на место Долотова, взялась за руль. Неуверенно попетляв по пустынному асфальту, «Волга» выровняла ход.
– Разгоняйте, – сказал он, когда Ирина освоилась за рулем. – Сейчас будет мост, за ним крутой поворот.
– Ну?
– Не сбавляйте скорости и в начале поворота бросьте руль!
– Вы что?!
– За вас сработает автоматика.
Набирая скорость, машина мчалась по старому, растрескавшемуся асфальту. Наконец впереди показались белые перила небольшого моста.
– Сейчас! сказал Долотов, испытующе вглядываясь в напряженное лицо Ирины.
Машина минула мост, показался крутой поворот вправо.
– Бросайте!
Подчиняясь, она на несколько мгновений оставила руль и тут же схватилась снова. Но «Волга» уже сорвалась с дороги, скатилась с насыпи и, подпрыгивая, неслась вдоль опушки леса. До деревьев оставалось совсем немного, когда машина наконец встала. Отражаемый березами свет фар освещал лицо Ирины, в изнеможении запрокинувшей голову.
– Мы сумасшедшие, – сказала она.
– Не смогли? А ведь просто. Вот и он не смог… Испугались?
– Не знаю… Нет, не то… Было и жутко, и радостно. Так бывает, когда любишь и тебе все равно: или разобьешься вдребезги, или сердце лопнет от счастья.
Оставшийся путь она сидела примолкшая.
«По крайней мере, я познакомил ее «с некоторыми аспектами», – думал Долотов, задним числом испытывая неловкость из-за мальчишеской выходки, напоминавшей посадку с Лютровым на спарке.
– Вы любите свою жену? – вдруг спросила она, когда они подъезжали к городу.
– Нет.
– А если бы любили и она попросила вас оставить вашу работу?
– Оставьте молитву ради женщины, говорил Златоуст. Молитву бы я оставил. Работу нет. Я сам ее выбрал.
– Но ведь так жить страшно.
– Страшно жить кое-как.
9
О том, что Разумихин назначил Долотова испытывать С-441 на большие утлы, Чернорай узнал от Руканова сразу же после возвращения из Москвы. Володя вызвал к себе Чернорая, чтобы, как он сказал, «ввести во все аспекты решения».
– Летная репутация Долотова, на мой взгляд, критически не осмыслена, – говорил Руканов. – Это как раз тот случай смешения понятий, когда везение принимается за талант. Но такова власть легенды, вы должны понять это.
Руканов помолчал. И, вытянув перед собой руку, оглядел ногти. Он намеревался сразу же выяснить реакцию Чернорая, но тот тоже молчал.
– На фирме, мягко говоря, не все ладится, – продолжал Руканов. – И если Разумихин привял это решение, его можно понять, здесь определяющим обстоятельством послужило вполне понятное желание предусмотреть все, даже хорошую примету. Так что на начальство обижаться не следует.
Легко сказать «не обижайся», когда тебя выставляют человеком, на которого нельзя положиться. Чернорай свыкся с лайнером, это была его работа, и он старался делать ее как можно лучше. Служебные заботы захватили его целиком, у него не было личной жизни, не было других привязанностей. Он уходил с работы, чтобы выспаться, побриться, надеть свежее белье и вернуться на аэродром. И вот…
– Конечно, обладай Долотов элементарным тактом, он мог бы отказаться, но… вы знаете Долотова. – Руканов сделал вид, что продолжать говорить на эту тему излишне.