Зона Комфорта
Шрифт:
– Набрехала стерва, что на буряке настаивала! – У него выбило слезу.
В девяносто девятом году при обыске в одном адресе – крохотной однокомнатной хрущевке – мы обнаружили три двухсотлитровых бочки браги. В бочках в густой дрожжевой каше плавали газеты «Спорт-экспресс» и местный брехунок «Уездное обозрение», запущенные в ёмкости для забористости. Когда мы стали ведрами сливать обнаруженное добро в унитаз, прикинувшая размер убытков самогонщица, ополоумев, укусила меня за руку.
– Хм, на буряке. – Без остатка, с горьким кончиком вместе прожевав огурец, я умиротворенно
В тайной надежде, что прапорщик предложит ещё полсотни капель. Удивляясь надуманности своих недавних сомнений. Всё так гладко идет. Как по сливочному маслу!
Риммер отошел в сторонку отлить. И вдруг закричал изумленно:
– Кто здесь такой зарылся?! Вылазь!
Я подошел к нему. Прапорщик, застегивая брюки, ударял ногой в подметку сапога, торчавшего из развороченной скирды, у самого её основания. Сапог дергался под ударами, каблук был на нем неказистый, стесанный. Но никто не вылез.
– Кому говорю, а то – штыком пощупаю! – пригрозил Риммер.
– Живой ли? – усомнился я.
– Живёхонький, – прапорщик перехватил винтовку для удара прикладом.
После выпитого на щеках его неровными пятнами рдел румянец.
Солома зашевелилась, вспучилась и из скирды, кряхтя, стал выбираться человек. Риммер опустил винтовку. Мы оба сделали по шагу назад. Человек оказался военным. Рослый детина в мятой гимнастерке, с одутловатым исцарапанным лицом, буйно-кудрявый, с беспокойными глазами.
Он виновато развел большими руками:
– Господа-а…
Риммер сузил глаза:
– Погоны где потеряли, Оладьев?!
На плечах у кудрявого было пустынно, на правом торчал выдранный углом клок материи, махрились обрывки черных ниток.
– С мясом оторвал! – Я разобрался в ситуации и спросил у Риммера: – Он что – нашего взвода?
Тот молча кивнул.
– А винтовка твоя игде? – язвительно поинтересовался я.
Не дотянув, конечно, до неподражаемой интонации Бориса Бабочкина в великом фильме братьев Васильевых.
Оладьев вытянул шею, поднялся на цыпочки и стал озирать окрестности. Явно формально, безо всякой надежды отыскать брошенное в приступе паники оружие.
Немолоденький, постарше большинства во взводе. Плотный и, наверное, сильный физически. Толстая шея, широкие плечи. Французской борьбой занимался?
Странно, что он, такой видный да кудрявый не запомнился мне ни на марше, ни в вечерней сшибке, ни в утреннем бою.
– Пошли, – сказал я ему, – отведём тебя к штабс-капитану Белову.
Оладьев понуро двинулся вперед. Покорный, как старый слуга Фирс.
Мы обогнули скирду и вышли к заждавшимся нас у телеги офицерам и юнкеру.
– Вот, господа, какую крысу из соломы выковыряли! – Риммер толкнул Оладьева в спину.
Тот на толчок прикладом и на крысу – ноль реакции, улыбнулся виновато, кривенько. Губы его змеились.
Блондинистый Жогин помрачнел дальше некуда:
– Я догадывался, что ты с гнильцой, Петя, но чтоб до такой степени.
Обратно по полю, но в сторону другой окраины села, к кладбищу
тронулась наша процессия. Мальчик теперь шагал сбоку от телеги, изредка подстегивая вожжами неспешную лошадку. Остальные шли порознь, только за понурым Оладьевым неотступно следовал Риммер с винтовкой наперевес. Через край телеги вывалилась и свесилась нога положенного поверх других трупов Коняева, в дырявом сапоге. Подскакивая на колдобине, колесо всякий раз шипяще шаркало о подмётку.
Прижившийся в организме самогон действовал умиротворяюще.
«И меня могли как Коняева, – подумалось философски. – Стукал бы сейчас сапогом по спицам».
В комиссарской кожанке я истекал потом, осязаемо едким. Спина и плечи, натруженные мешком и винтовкой, чесались.
По полю зигзагами передвигалось ещё несколько групп, также за повозками. Собирали своих.
Юнкер нагнулся, подхватил конец размотавшейся обмотки и сразу выпрямился.
– Будет дело! – сказал он, глядя на пылившуюся дорогу.
Все обернулись. По дороге от кургана, сколько было видно глазу, черной густой лентой стекала колонна. Бодро рысила конница. Размеренно шла пехота, царица полей. И снова – конница. Прыгали на ухабах передки орудий. Пыль до неба. Гул на низкой ноте.
6
Оказалось, что дело и впрямь будет, но совсем иного порядка. В нашем районе стягивались части в противовес нависшей на фланге красной группировке. В связи с этим ожидалось прибытие комкора Кутепова.
Роте приказано спешно приводить себя в порядок.
– Стыдно, господа! – громыхал перед строем полковник Знаменский. – Расхристаны, небриты, как последние партизаны! Одно название, что офицерская рота! Два часа даю на всё про всё!
Офицеры расходились, ворча, мол, не с гулянки вернулись, а из боя вышли. Но карусель завертелась. Я отнесся к происходящему философски. Понятное дело, никому не хочется в грязь лицом перед высоким начальством ударить.
Штабс-капитан Белов откуда-то принёс стопку нарукавных корниловских шевронов, трёхцветных добровольческих углов и красно-чёрных суконных погон с белой литерой «К».
Стало быть, бойцы нашей «дисциплинарной», в том числе и офицеры-перебежчики, за сегодняшний успех в Чёрной Гати удостоены права носить знаки отличия ударного полка. Так решил полковник Скоблин.
Получив свой комплект, я рассудил, что сперва экипируюсь, а потом и помоюсь-поброюсь. Портной я ещё тот.
До армии я мог только пуговицу пришить, и то не всегда в нужном месте. У меня мама очень заботливая. А в учебке в первый же день пришлось взяться за иголку с ниткой, чтобы подшить подворотничок на ворот хэбэшки, застёгивавшейся с учетом климата по-летнему, то есть без крючка и верхней пуговицы. Это оказалось цветочком. Ягодки созрели, когда пришёл черед погон, их следовало приладить на определённом расстоянии от шва на плече. Погоны выдали толстенные, настроченные на кусок плотной материи, иголка их не прокалывала, а когда за неимением наперстка я начинал надавливать на её ушко ногтем большого пальца, то несколько раз она ушком этим треклятым протыкала ноготь и глубоко вонзалась в нежное мясо. Боль была дикая, а потом загнило под ногтем. Никак не получалось пристроить погон в месте, отведенном ему уставом, то он на спину заваливался, то, весь в буграх, оказывался в районе ключицы.