Зона Комфорта
Шрифт:
Другая картонка, надо думать, партбилет.
– Сколько вас здесь, в Гати? Весь полк?!
– К-кроме п-первой роты на. нашего батальона.
– А она где? Быстро!
– Вечером ушла наводить переправу через Луйку. речку.
– Вчера в Ворманках с вашими мы стукнулись?!
Коренной рязанец Мантель помутнел взором, скосил глазом, загоняя зрачок под верхнее веко. С левой в треть силы я буцкнул его в солнечное, чтобы взбодрить. Не попал, но комиссар, ойкнув, присел.
– Говори, падла, правду! Приколю!
– Пя-а-атая рота была! Не бейте!
Мне обидно, что промазал. Всё-таки в прошлом, пусть и далеком, я – разрядник
Я разочарован. Разве так должны вести коммунисты на допросах у белогвардейских офицеров?
Мацая ушибленный бок, превратившись от якобы нестерпимой физической боли и морально-нравственных страданий в сплошную морщинистую морщину, Мантель вывалил, что в их стрелковом полку полторы тысячи штыков, двадцать. нет! – двадцать два пулемета. Полк на фронте первую неделю, прибыл с переформирования. Преобладают в нём мобилизованные крестьяне Тамбовской губернии. Явление дезертирства имеется, но массового характера пока не приобрело. Пулемётная команда преимущественно состоит из коммунистов. Командир полка Авдей Латышкин, из унтеров старой службы. Партийный! Начштаба – военспец, бывший царский офицер.
Больше я не знал, чего выведывать у пленного. Другое дело, если бы его нужно было колоть на убийство при отягчающих!
– Пошли обратно, – мотнул головой. – Да хорош ты гримасничать, будто я тебе печень раздробил!
Кстати, в ходе дознания у меня возникли сомнения в принадлежности комиссара к национальности, с таким смаком озвученной Беловым. Нос как нос у бедолаги. У самого-то Владимира Александрыча немногим меньше. По документу – Мантель? Ну и что? Может, он из немцев? И по отчеству – Иваныч. Вблизи я рассмотрел, что он не брюнет, а вполне себе шатен. Можно было, конечно, приказать ему «натур-документ» предъявить, но такие выверты не в моей эстетике. Антисемитских наклонностей я отродясь не имел.
Мы вернулись на улицу, к людям. Увидев меня, навстречу споро (такое впечатление, что караулил) двинулся прапорщик Риммер. Непонятно ухмыляясь, поблескивая ранее мною незамеченным золотым зубом в верхней челюсти слева.
– Господин штабс-капитан, – в упор дырявя наглыми голубыми глазищами, обратился Риммер, – возьмите в долю!
Я оценивающе оглянулся на отставшего комиссара, экипированного на зависть. Хромовая кожанка, кожаные штаны, новёхонькие, муха не сидела, прохаря [42] со скрипом. Боевая «сбруя» тоже качественная, перший сорт.
42
Прохаря – сапоги (жарг.)
Никакой брезгливости или отвращения от предложения прапорщика я не испытал. Раздел трофеев победителями есть непреложный закон войны. Почему я должен замерзать в хэбэшке [43] , когда появилась возможность пополнить скудный гардероб?
– А Григорий-то ростом аккурат с меня! – подмигнул Риммеру.
Прапорщик не понял. Понятное дело, он ведь не смотрел «Неуловимых мстителей».
Я поспешил его, расстроившегося, успокоить:
– Поделим по-братски! Вариант: мне, как старшему в чине, – куртка, сапоги, сумка и часы. Вам – остальное.
43
Хэбэшка – хлопчатобумажное обмундирование (арм. сленг)
Риммер прищурился, прикидывая:
– На брюки вы не претендуете? Или?..
– Носите на здоровье.
– А чего так? Чистый же хром!
– В том-то и дело, что хром. Опаришь ещё!
Прапорщик оценил мою филигранную шутку юмора, покатился со смеху. А я отметил, что после боя, в котором мы плечом к плечу стояли на пути накатывавшейся красной лавины, не испытываю к нему вчерашней антипатии. Сильный парень. Я легко представил его опером убойного отдела. Или крутым собровцем. С таким бы я пошел в разведку.
Мантель с овечьей покорностью раздевался. С учетом того, что времени было в обрез, сапоги его я по-быстрому запихал в сидор, а наручные часы сунул в карман. Куртку, ещё хранившую чужие пот и тепло, надел. Повёл плечами, обживаясь в ней.
Как говаривал в подобных случаях мультяшный ослик Иа: «Мой любимый размер!» Пятидесятый, четвёртый рост.
И снова я подпоясался двумя ремнями – брезентовым солдатским и офицерским с кобурой, пожалованным Беловым. Через плечо повесил сумку, резонно рассудив, что с содержимым её разберусь после боя.
– Опа! – геноссе [44] Риммер, продолжавший досмотр комиссара, извлёк у него из кармана кителя толстый пресс денег.
– Николаевские! Одни «катеньки»! Десять, одиннадцать, пятнадцать.
Я знаю, что «катенька» это царская сторублевка с изображением императрицы Екатерины Второй. Весомая денежка. Несмотря на то, что последний царь с августейшей семьей больше года как казнён в подвале Ипатьевского дома, а империя не существовала без малого два года, николаевские деньги имели широкое хождение на территориях, занятых как красными, так и белыми. Их брали охотнее других дензнаков.
44
Геноссе – товарищ (нем.)
Прапорщик, подперев изнутри языком щеку, лукаво смотрел на меня.
Но я, повинуясь развитой интуиции, заявил с максимальной твёрдостью:
– Деньги (чуть не сказал «бабки») сдадим взводному. В полковую казну!
– А я другого и не предлагаю, – легко, даже вроде с обидой согласился Риммер.
Вокруг, меж тем, кипела работа. Поручик Наплехович держал под уздцы пегую лошадь с репьястой гривой, запряжённую в телегу, а похожий на певца Губина красавчик-прапорщик, попович Кипарисов и ещё один, молоденький, охапками таскали винтовки. Сваливали их в телегу с грохотом, как дрова.
Подпоручик Цыганский, энергично сортировавший пленных, отогнал на особицу с десяток одетых получше, частью в наплечных ремнях и с нарукавными знаками. Я с тихим удовлетворением отметил, что в коже среди них не было ни одного.
– Туда иди, я сказал! – заорал вдруг Цыганский и одного, длинного, попытавшегося занырнуть обратно в толпу, ударил прикладом в спину.
Из ближнего двора появился Белов.
– Ну, чего тут? – хмуро спросил он.
– Сто семьдесят четыре рыла, господин капитан! – сообщил жизнерадостный Цыганский. – Девять командиров. Один ротный, трое взводных, остальные отделенные!