Зона риска
Шрифт:
— А кассета, между прочим, отбарабанила свое, — напомнила Инна.
Роман, задумавшись, не заметил, что кассетник замолчал.
— Сейчас мы поставим нечто из современного репертуара, — бодро сказал он.
Музыка была странной — бурной, волнующей, грозно спокойной, до невероятности просторной. Она заполнила собой всю комнату, и Роман сам себе показался маленьким, беспомощным перед ее необъятностью.
Инна равнодушно прислушалась:
— Что-то незнакомое...
— Опера «Иисус Христос».
— Вы что, тоже в религию
— Связи между этой оперой и религией весьма относительные. Кстати, почему «тоже»?
— Был у меня один знакомый чудик — помешался на иконах. Мог часами о них рассказывать.
— Хорошее увлечение, — серьезно сказал Роман. — Ведь многие из старых икон — настоящие шедевры живописи. А почему вы так странно говорите о своем приятеле? Вы что, поссорились?
— А вы уже ревнуете? — Инна улыбнулась.
— Нет, что вы! Раз вы со мной, значит, у меня нет оснований для ревности.
— Вы, как всегда, правы. А мой приятель... Он сейчас далеко-далеко, где кочуют туманы...
— Уехал с искусствоведческой экспедицией? На русском Севере, говорят, есть еще заповедные места, сохранились изделия народных умельцев.
Инна с удивлением посмотрела на Романа.
— Нет, вы все-таки какой-то странный...
Роман вскочил со стула, зашагал по комнате.
— Да нет, обычный, а вот вы, Инна, вся в каких-то недомолвках, оговорках, всюду вам видятся сложности. Простите, что я это говорю. Но иногда трудно вас понять — будто говорим на разных языках.
— Но ведь вы, кажется, владеете французским? Значит, на чужом языке вам объясняться не в диковинку? — пошутила Инна.
— Даже зная буквальное значение каждого слова, можно не понимать собеседника.
Инна тяжело вздохнула. Оживление постепенно сходило с нее, она реже и не так вызывающе смеялась, под глазами четче обозначились полутени. Девушка удобно устроилась в кресле, зябко сжалась. Роману показалась она одинокой, усталой, увядшей, будто на холодных ветрах. Он принес материнский пушистый платок, набросил Инне на плечи. Она закуталась в теплую шаль, благодарно улыбнулась Роману.
— Ой, спасибо, никогда не чувствовала себя так уютно.
— Так что с вашим любителем древних шедевров? — напомнил Роман.
— «Пятерка» за спекуляцию... В свободное вечернее время читает лекции таким же неудачникам, как и он сам.
— То есть заключенным?
— И так их называют. Я предпочитаю вот это — неудачники. Они попались, им не повезло.
— Старая, затасканная песенка, — перебил Роман. — Воруют, мол, десятки, а «горят» единицы... Есть другая арифметика...
— Не будем спорить, — устало сказала Инна. — Тем более что вы, кажется, правы. — Она вспомнила что-то, дрогнувшим голосом сказала: — Вместе с Борисом Марковичем замели всю его компанию, от «тузов» до «шестерок». А «художник» уж на что был чутким, пугливым, а попался на горячем — торговал икону иностранцу.
— Отвратительно! — возмутился Роман. — Обкрадывать собственную страну! Ведь оригинальные древние иконы — народное достояние!
— С ним романила моя подружка. Золотой был мальчик, только прижимистый.
— Уж не вы ли были той подругой? — настороженно спросил Роман. — Впрочем, не хотите, не говорите.
— Да нет, тогда у меня был Борис Маркович...
— Провались он сквозь землю, ваш Борис Маркович! — со злостью сказал Роман. — О чем бы ни говорили — обя-за-тельно на него выйдем.
Его и в самом деле начал раздражать этот неведомый Борис Маркович, которого Лина называла еще толстым Боренькой. Что за птица такая? И кем он приходится Инне?
— А он провалился уже, — спокойно ответила Инна. — На полную «десятку» провалился.
— Понятно.
— Ничего вам, Роман, не понятно. Никогда вы не знали той жизни, в которой он варился, и дай вам бог — желаю от чистого сердца — не узнать. Пошло там все и мерзко. А меня он, между прочим, подобрал, когда я в петлю хотела лезть. Как кошку подобрал, подкормил и даже дал возможность красивой шерсткой обзавестись.
Музыка звучала чуть слышно. Тоскующая Магдалина бередила сердце.
— Выключите, — попросила Инна. — Поставьте Высоцкого.
Роман замешкался, и она почти закричала на него:
— Смените музыку, пусть крутится то, что сердце не жалит — рвет на части!
— Ну уж... — скептически протянул Роман. Но кассету сменил, и хрипловатый сильный голос певца под высокое напряжение гитарных струн ворвался в туманы прошлого, рассеял их.
— Это то, что я люблю! — Инна снова оживилась. — Вот, Роман, и здесь мы — разные.
— Так это же хорошо!
— До поры.
Звонок у телефона был низкий, успокаивающий. Роман долго подбирал такой тембр — чтобы не раздражал, не сбрасывал своей внезапностью со стула.
Роман извинился перед Инной, взял трубку.
— Как вы там, воркуете? — В голосе Лины слышалась насмешка.
— Линок, не будь занудой.
— Ты уже окончательно морально разложился или только к тому дело идет?
— Линка!
— Звоню из автомата, кино закончилось, следователя по прозвищу Шериф убили... Я зайду к Зойке, попьем чаю.
— Приходи домой.
— Нет уж... Я дала тебе время до 23.00. Не беспокойся, еще рано, мы с Зойкой поболтаем, не забудь, что кофе в буфете, печенье там же, сахар в голубенькой сахарнице. Привет твоей пассии.
Инна отчужденно смотрела в окно, его легкие, колеблющиеся на ветерке шторы отделяли комнату от огромного мира.
— А у меня никогда не было старшего брата, — сказала Инна.
Роман промолчал.
— Иногда мне очень хотелось, чтобы у меня был умный, сильный, добрый старший брат. Пусть бы он даже изредка поколачивал меня, но защищал. И чтобы все на стометровке знали его и шептались: «Не трогайте Инку, а то за ее братом не заржавеет...»