Зона Тьмы. 1000 рентген в час
Шрифт:
Не обнаружив на мосту каких бы то ни было неправильностей, монахи спустя короткое время вернулись назад, и наш состав, дав гудок, покатил дальше.
Я с интересом разглядывал проплывавшие мимо рыжие от многолетней ржавчины внушительного вида фермы, реку, неспешно несущую свои потоки к Оке в нескольких метрах подо мной, а потом переключился на противоположный берег. Деревья и кустарник здесь тоже были вырублены, но больше ничего интересного я не разглядел.
Через полкилометра рельсы довольно резко повернули направо, описав широченную дугу, и вдалеке показался небольшой мостик над железной дорогой.
— Это что там, впереди? — спросил я Милослава, как и я сидевшего по-турецки на балкончике перед кабиной.
— Платформа «Крутое». Ничего интересного там нет, мы даже рельсы с подъездных путей поснимали.
Я встал и, пройдя вперёд, посмотрел
Поезд пробирался сквозь заброшенный город со скоростью пешехода, и я, достав из кармана разгрузки карандаш и блокнот, принялся записывать кроки, периодически спрашивая у монаха то про одно, то про другое здание.
Наконец поезд выбрался из города и поехал быстрее.
— Милослав, а ты не в курсе, отчего в Орехово-Зуеве никто не живёт? Я не заметил, чтобы его бомбили…
Инок почесал бороду:
— Дак завод химический здесь был. Как ток подавать перестали, так он и накрылся… Доподлинно не известно, что да как, но говорили, что емкости с какой-то гадостью крякнулись, ну народ и рванул в тёплые края. Мы поэтому тут ничего и не осваиваем, так — по мелочи собираем, что осталось. А в Ликино народ живёт, тысячи три там осталось после Беды,а как мы сюда добрались и завод автобусный стали восстанавливать, так даже и переезжать сюда из Посада народишко стал, особенно те, кто в Вере не сильно крепок. Уже за десять тысяч жителей перевалило. А ты иди, своих собирай, через полчаса уже на месте будем.
Глава 15
Город с двойным именем действительно если не процветал, то жил полноценной жизнью. Над трубами промзоны поднимались столбы дыма, на небольшом торжище, раскинувшемся прямо у железнодорожной станции, толпилось около сотни человек.
— Да, людно у вас тут! — сказал я, повернувшись к Милославу.
— Это они к поезду собрались. Думаешь, зачем мы всю дорогу гудели? Вот за этим самым. Многие тутошние или сами на юг ходят, или через калужан торгуют, а мы у них кое-чего закупаем.
— И что, если не секрет?
— Фрукты всякие, зерно. Золото югоросское, опять же.
Откровенность монаха меня немного удивляла, и я спросил:
— Слушай, Милослав, а что это ты так откровенен со мной?
— Господь велел делиться! — последовал неожиданный ответ.
— Гкхм! — я даже поперхнулся куском посадской булки из сухого пайка, выданного нам по приказу отца Владимира.
Милослав, в полном соответствии со своим именем, поступил по-христиански милосердно — от всей души похлопал меня по спине широкой ладонью:
— Экий ты чувствительный, брат! — и с улыбкой добавил: — На самом деле это отец Владимир распорядился вам препон не чинить и рассказывать о нашем житье-бытье без утайки.
Мысленно поблагодарив отца Владимира и вслух — Милослава, я призадумался:
«Ответный жест доброй воли — безусловно хорошо, но и миссия у нас не самая простая. А ну как монахи за нами увяжутся, что тогда делать будем? Не являться же на сверхсекретную встречу с „врагами рода человеческого“ с почётным эскортом из благолепных, но временами весьма суровых боевых иноков? Так что провериться на предмет хвоста не помешает».
— Эй, православные! — громко крикнул начальник поезда, обращаясь к группе мужчин, топтавшихся под синей вывеской с белой надписью «Дулёво». — Идите сюда! Поможете сходни поставить, ну и товар потом загрузите.
Мужики ещё немного помялись в смущении, но подошли.
— Сколько за работу положишь, батюшка? — спросил, очевидно, старший ватаги, высокий, но узкоплечий мужчина лет пятидесяти, с длинными грязными волосами, собранными в хвост на затылке.
— Три «пятёрки».
«Три калашовских патрона на восемь человек? Не то что не щедро, а просто-таки сквалыжно!» — оценил я предложенную плату и собрался было надбавить, но Милослав, аккуратно тронув меня за локоть, глазами показал: отойдём, мол.
— Ты, Илья Васильевич, не чуди! — тихо, но грозно начал инок. — Контингент нам не порть!
— Какой «контингент», Милослав? Людей на работу нанимаешь, а цены справедливой не даёшь!
— Это не люди, а «кон-тин-гент»! — раздельно, по слогам произнёс монах. — И ещё лет пять им в таком состоянии пребывать. Сатанисты это бывшие. Епитимья [98] на них наложена. А эти наглые вдобавок, ты на рожи смиренные не смотри, не смотри… Ишь, каковы! «Сколько положишь?» Пять плетей надо было дать, да тебя, чужака, постеснялся!
98
Епитимья( древне-греч., «наказание») — исполнение исповедовавшимся христианином, по назначению духовника, тех или иных дел благочестия; имеет значение нравственно-исправительной меры. Епитимья назначается разная, по степени грехов, по возрасту, положению и по мере раскаяния. Обычно назначаемые священником для совершения добродетели выбираются противоположными содеянным грехам.
Так как епитимья не считается удовлетворением Бога за грехи, то можно её не налагать на кающегося, который чистосердечно раскаивается и обещает не повторять грехи. В настоящее время епитимья налагается редко и в основном на тех, кто «на всякую епитимью готовый», и если священник убеждён, что ни к отчаянию, ни к лености и нерадению епитимья не приведёт. Наложенная епитимья не может быть сверх возможностей человека. Православное каноническое право определяет епитимью не как наказание или карательную меру за совершённые грехи, но как «врачевание духовное». При этом важно учитывать, что епитимья не составляет безусловной необходимости при совершении исповеди. Степень и продолжительность епитимьи обусловлена тяжестью греховных преступлений, но зависит от усмотрения духовника. Суровые епитимьи, предусмотренные древними канонами (долговременное отлучение от причастия, даже предписание молиться не в храме, а на паперти и др.), в настоящее время не употребляются. Над исполнившим епитимью читается особая «Молитва над разрешаемым от запрещения», через которую он полностью восстанавливается в своих церковных правах. В дореволюционной России существовала, кроме того, епитимья, налагаемая гражданским судом на основании уголовных законов за вероотступничество, святотатство, ложную присягу и некоторые тяжкие моральные преступления. В отличие от епитимьи, предписанной духовником, она имела определённое значение наказания. Способы её исполнения и контроль осуществлялись епархиальными властями, получавшими решение суда.
— А откуда у вас сатанисты? — изумился я. — Они же городские, из Столицы все были!
— Не всех, как видишь, кара постигла, Следопыт, не всех. Часть в банды сбилась. Чего они творили — лучше тебе того не знать, человече…
— А эти тоже из банды? Вроде молоды для этого…
— Дети грешников, во грехе взращенные и кровью людской умытые, это. Сам знаешь, мы веру свою и обычаи силой не навязываем. Не хочешь по-нашему жить — вот тебе Бог, а вот — порог… С вами и псковскими дружим, с калужанами и владимирцами общаемся, даже с Пионерами пермяцкими уживаемся, но здесь история совсем другая. Этих воспитывать надо, пока раскаяние искренним не станет, босами они к нам пришли, но ядом бесовских мыслей отравлены. Выжить пытались, вот за милостью нашей и пришли. Вожака их видишь? Отец его, когда иродам совсем невмоготу жить стало, сам ватажку свою в пределы наши привёл, да сучье семя взыграло — стал среди народа слова окаянные говорить, про то, что Беда — кара небесная за грехи наши тяжкие. А какая же это кара, если она человеками устроена ради барышей нечестивых? Пришлось Старцам нашим грех на душу взять, удавили мерзавцев по их приказу. А детишек, уповая на неполную их испорченность, под епитимью подвели. В работах и покаянии иные по пятнадцать лет маются.
— А что, это ты про косматого этого говоришь? Тоже мне — «дитятя»? — саркастически усмехнулся я. — А не похож…
— Да, про старшего их и говорю. У них власть по наследству вроде как передавалась, так что он «магистром» у них стал прозываться, как папашку его вздёрнули! Ему, когда Беда пришла, то ли шестнадцать, то ли семнадцать годков было, я сейчас не помню точно. Записи бесед с ними читал. Так старшие кровопийцы его «ботаником» называли, я, правда, так и не понял почему?