Зона затопления
Шрифт:
Места же этих уволившихся, уволенных, отставленных, арестованных занимают другие – такие же представительные, серьезные, умеющие говорить складные и горячие речи, выразительно декламирующие тексты законов и постановлений. И к простым людям эти относятся так же – как к чему-то лишнему, путающемуся под ногами, мешающему двигать важное, значительное вперед.
На некоторых должностях за последние шесть-семь лет сменилось трое-четверо деятелей. И даже туда, где несколько предшественников оказывались в заключении, не боялись идти. Садиться в те же кабинеты, руководить, подписывать документы, а потом отправляться в СИЗО…
Раньше Ольга не могла понять, как вот при Сталине не было пустующих постов в
И нынешние, наверное, тоже надеются. Тем более что теперь не расстреливают…
Снова пухнут, как подкисшее тесто, в голове сомнения, снова туманит смута: если этот, и тот, и еще тот, и тот, осужденные или подозреваемые кто в хищении, кто в мошенничестве, кто в нецелевом использовании миллионов, распекали и стыдили других, то где гарантия, что и остальные, пока уважаемые, тоже не воруют тем или иным способом? Вон тот, ушедший с такого высокого поста по собственному желанию, неужели не унес с собой миллионы? А этот и этот?.. А может, и выше, много выше тоже далеко не все чистые и честные. Деньги всем нужны…
Хотелось не думать, не обращать внимания, не находить плохое. Или хотя бы не принимать близко к сердцу. Пыталась убедить себя: «Занимаешься этим, потому и кажется, что все ужасно. Дворники тоже наверняка уверены, что все вокруг только тем и занимаются, что мусорят, врачам кажется, что все болеют, полицейским – что все закон нарушают, каждый – преступник, сантехникам – что у всех протекают краны… Нужно просто выполнять свои обязанности и не доходить до психологии. Станешь философствовать, копаться в себе – и свихнуться немудрено. Надо слегка отстаняться».
Снова и снова уговаривала себя относиться ко всему легче, спокойнее, а действительность, как назло, подкидывала новые и новые факты, которые ранили, возмущали… И вот – еще два известия, которые в очередной раз свели на нет все уговоры. И сами по себе они были из ряда вон, да к тому же касались людей, которых Ольга хорошо знала, – Дмитрия Маслякова и Алексея Брюханова. Первого жестоко избили, и теперь он в Колпинской больнице, и второй тоже в больнице, в Канске, с подозрением на сибирскую язву.
Поняла – надо ехать. Сказала мужу.
– Ты же обещала, что без командировок. – Максим мгновенно осунулся, стал немолодым, усталым. – И Насте в школу в понедельник.
– Ну, я на пару дней… – Она почувствовала себя чуть ли не изменницей, рвущейся из семьи; рассердилась на себя, на мужа за это чувство. – Максим, это мой долг – рассказывать людям, что там делается. Одного изувечили, другой с сибирской язвой…
– Но можно же по телефону, скайп у них там есть наверняка… С родственниками списаться по электронке…
– Нет, это не то. Надо своими глазами. – И Ольга торопливо заверила: – С Брюхановым, у которого сибирка, лично, конечно, не буду встречаться. Да меня и не пустят. С врачами поговорю, историю болезни, может, удастся увидеть… Обещаю с Брюхановым не контактировать!
Муж как-то криво, половиной лица усмехнулся на это обещание. Постоял, глядя в сторону от Ольги, пожал плечами:
– Решай сама. Я не могу запрещать.
Ольга поцеловала его, пошла собираться.
– Как поедешь? – остановил Максим. – И куда – в Канск, Колпинск?
– Сначала в Канск, думаю…
– Давай я звякну ребятам, наверняка кто-то сегодня-завтра едет в ту сторону.
– Я на автобусе лучше. С людьми по дороге поговорю, послушаю.
– Как знаешь…
Автовокзал почти в центре города. Главное здание, высокое, каменное, со шпилем, уже давным-давно превратилось в торговый центр – ряды из стеклянных будок-магазинчиков. Торгуют всем подряд – от запчастей для автомобилей до конфет и детского питания.
Иногда в это здание поднимается – лестница длинная – какая-нибудь старушка, долго бродит по узким проходам меж магазинчиков, недоуменно смотрит на платья, безголовые манекены, игрушки в витринах, лифчики, рыболовные снасти, пылесосы и наконец спрашивает дрожащим от немощи голосом одну из продавщиц:
– А где тут кассы-то?
– Вот у меня касса, – говорит продавщица.
– Да не, мне эту, где на автобус продают. Домой надо скоре.
Чаще всего старушке указывают, где купить билет, а бывает, попадается продавщица вредная или действительно не знающая, что сидит в автовокзале, и принимается морочить старому человеку и без того слабую голову:
– Нет тут никаких автобусов. Магазин это, бабушка.
– Да как же?! Мне сказали, что сюда надо. Как я теперь?..
Билетные кассы, зал ожидания находятся за этим большим зданием. В пластиковой пристройке. Рядом – площадка для автобусов. Тесноватая, зажатая со всех сторон магазинчиками, ларьками…
Ольга купила билет до Канска, глянула на часы. До рейса еще минут сорок. Села на свободное место. По соседству беседовали две пожилые женщины.
– …И всю ночь бегал с двустволкой, всю деревню в страхе держал. И никто ничего сделать не мог, – шелестел печальный голос. – Мы Игоря, как в войну какую, в сарай затащили, плечо перекрутили, чтоб кровь остановилась… Всю ночь просидели. Потом уж, когда этот уснул, мужики его повязали, ружье отобрали. Били долго… А мы Игоря в район повезли. – Шелест дрогнул, послышались слезы. – А он уже не в себе. Ну, без сознания… Всю ночь с раной такой без помощи медицинской… Теперь вот борются за руку, всю изрезали… Гниет… А был бы участковый, так этого… гадину эту быстро бы утихомирил, Игоря скорее до больницы доставили.
– Да-а, – сочувствующе вздохнула вторая женщина; помолчала, завела ответную историю: – Но вот не знаешь, когда лучше с участковым, когда – нет… У нас два года участкового не было, и было несколько случаев тоже, когда очень бы он помог. Просили, чтоб прислали или из своих кого… И допросились на свою голову. Приехал, голубчик. Сначала вроде хороший человек. С женой, дочка школьница. С двумя чемоданами приехали с Казахстана. Помогали им – картошки дали на посадку, молоком, творогом угощали… И он приветливый, улыбчивый, со всеми перезнакомился, поговорить любил. Ему и прозвание дали – Зайка. У него фамилия Зайков… Месяц-другой проходит, видим, меняется. Улыбка в оскал такой превратилась, и весь – другой. Оказался страшным человеком. Все про всех разузнал – здесь палёнкой торгуют, там без регистрации живут, там – нарушение, там – не по закону… И все село в такой кулак зажал!.. Кто у нас предприниматели, платили ему как по часам, только б не заявлял. Из всего деньги вытягивал… До чего доходило: ребятишки старый аккумулятор разбили на свинец, он увидал, ребятишек к себе в контору отвел, запер, и к родителям: «Задержан по подозрению в хищении!» У кого хищение, чей аккумулятор – без разницы. «Да мой, – говорит. – Напишу, что мой аккумулятор украли и раскурочили. Или давайте договариваться, или вызываю следственную группу из города». И за ничейный аккумулятор тысяч десять содрал!.. На машину – на джип огромный – собрал денег за год. Еще через год дом выкупил… Гонял на джипе бешено. Сколько кур передавил, поросят!.. Да что это-то?! – возмутилась как бы на себя женщина, вспомнив. – Учительницу из школы так покалечил, до сих пор хромает. Не знаю уж, как он от нее откупился или запугал, но не подала заявления. Упала, мол, сама… А Миша Попов из-за него на себя руки положил.