Зона зла
Шрифт:
– Вернитесь! – закричал каперанг.
– А пошел ты! У меня к тебе вопросов нет.
Трудно представить людей с такой низкой социальной защищенностью, нежели офицеры России. Люди высокообразованные, верящие в необходимость честного служения режиму, после окончания высших учебных заведений едут к черту на кулички в глухие гарнизоны, в дыры, забытые начальством и Богом. Они служат в степях, прокаленных жарой, обдуваемых суховеями. Служат в Заполярной тундре, на Чукотке, в непролазной сибирской тайге и верят – раз послали, значит, надо. Если ты нужен – о тебе не забудут. Но по большому счету все они бомжи-люди без
Квартирный вопрос встал перед Лукиным, едва флот сделал ему ручкой красноречивый и ни к чему не обязывающий жест: «Гуд бай, май лав, гуд бай!» Оставаться в закрытом гарнизоне не было ни возможности, ни причины. С одной стороны, он был обязан освободить служебную комнату, с другой – как и чем заниматься мужику в городке, в котором нет ни школы, ни церкви, ни тюрьмы, а всего два офицерских дома и одна казарма. И забор вокруг.
Рассчитавшись с флотом, Лукин уехал в Москву к сестре. Он понимал, что стеснит ее, но деваться было некуда. Сестра понимала, что появление брата доставит ей немало неудобств, но тоже знала – ехать тому некуда.
План будущей жизни вчерне был намечен сразу. Верный друг Веркин, провожая Лукина, обнял его.
– Ты плюнь на все, Алексей! Три к носу и не чихай. Приедешь в Москву, найдешь бабу. С квартирой. Мужик ты видный, в самом соку. Ну хрен с твоей Ирмой. Знаешь, сколько хороших баб? Ой-ей!
– Утешаешь?
Лукин печально улыбнулся. Он понимал, что Веркин искренен в стремлении хоть как-то облегчить старому товарищу возвращение в первобытное состояние и устоять на ногах после того, как его вышибли из жизни. И мысли его приняли определенное направление: найти подругу не так уж плохо. Труднее решить – как ее найти.
Дело сложилось будто само собой.
Сестра жила в Амбулаторном переулке, неподалеку от престижного Ленинградского рынка. Она вменила Лукину в обязанность снабжать дом картошкой, морковкой, луком, за которыми тот регулярно ходил на торжище.
В один из дней, проходя через крытую часть рынка, Лукин задержался возле торговок солеными огурцами. Одна из них, красивая молодайка, розовощекая, чернобровая, разбитная в той мере, к которой женщину обязывает базарная профессия, стояла за прилавком и хрумкала соленый огурец так аппетитно, что Лукин невольно проглотил слюну. Он внимательно посмотрел в ее сторону. Молодайка перехватила его взгляд. Улыбнулась.
– Попробуйте, мужчина. Лучшие огурцы на рынке.
– Что верно, то верно. – В разговор тут же вмешалась соседка по прилавку, торговавшая соленой капустой. – Купите, иначе она сама все съест и разорится. Уже за третий огурец принялась. – И, обращаясь к соседке, участливо спросила: – Ты часом не беременна, Ксения?
– И рада бы, Клавочка, да помочь некому.
Молодайка картинно повела круглым гладким плечом, тряхнула кудрями ухоженной, хорошо причесанной головы.
Клава тут же кивнула в сторону Лукина.
– А ты попроси гражданина. Он тебе поможет. Как вы, уважаемый, насчет картошки дров поджарить? – Клава посмотрела на Лукина пристально и улыбнулась. – Я бы лично не прошла мимо.
И
Он посмотрел на Ксению, смерил взглядом от головы до пояса, поскольку все остальное скрывал прилавок. Но и то, что находилось на виду, производило впечатление. Ксения была по-настоящему красива здоровой женской красотой – не силой косметики, а природным даром. Высокая грудь, мягкие полные губы, брови, узкими стрелками лежавшие над карими глазами, аккуратные ушки с маленькими сережками-звездочками. Лукин деланно вздохнул.
– Ох, девоньки! Мне бы так годков двадцать сбросить, я бы… А так, простите, ни сил, ни средств. Инструмент затуплен, опыт растерян…
– Ox, ox!
Клава возмущенно запротестовала.
– И не совестно на себя клепать? Я же вижу, меня не обманешь.
– На кой мне врать?
– Что до инструмента, – Ксения лукаво улыбнулась и повела бровями, – можно и поточить. Был бы в наличии.
– Не-е, девоньки, есть причина и пострашней. Вон тут у вас сколько ухажеров. Весь Кавказ. Они мне шею намылят в два счета.
– Это вы о черноте? – Ксения громко захохотала. – Да они ко мне на три шага подойти боятся. Петухи!
– Ну что, – Лукин принял отчаянное решение. – Тогда пошли?
Отношения с женщинами у Лукина складывались по-разному.
До десятого класса он на девочек обращал мало внимания. Все, которые учились рядом с начальных классов, стали для него привычными и незаметными, как вещи в старой квартире. Лукины жили втроем в тесной двухкомнатке, где для гостей все предметы – стол, холодильник, шкаф, диван, книжные полки – становились непреодолимыми препятствиями. Чтобы обойти их, приходилось лавировать в узких проходах. Сам Лукин – в те времена просто Лешка – даже в полной тьме, не зажигая света, спокойно обходил препятствия. Он не задевал их боками, не наставлял себе синяков на бедрах. Любая новая вещь могла взорвать привычную обстановку, но вещей родители, к счастью, не покупали.
Точно так же взорвало обстановку появление в классе в конце учебного года новенькой.
Аллочка Голикова впорхнула в класс как экзотическая бабочка – крупноглазая, воздушная, с хорошо сформированной грудью, узкой талией, длинными ногами. И главное – Аллочка была скромницей: мягкий смущенный голос, потупленный взор…
Позже, сравнивая Аллочку с теми девчатами, что учились в классе до ее появления, Лукин пришел к выводу – среди них было несколько таких, которые по всем статьям превосходили новенькую красотой, умом, характерами. Но так уж случается: встречаешь нечто новое, и оно сразу затмевает свет. Едва увидев Аллочку, Лукин, как говорили в классе, «упал».
В общении с девчатами Леша не был скромником. Свобода от серьезных чувств делает парней уверенными и нагловатыми. Леша мог «содрать» домашнее задание у одноклассницы, мог ущипнуть ее за любое место или потрогать, не стесняясь, что это видят все. Он знал, что у Машеньки Зварцевой попа от прикосновения дрожит, как холодец, а у Карины Гурвиц для обозначения несуществующей груди в дорогой бюстгальтер подложен поролон. Поэтому Машеньку можно хлопнуть ладонью по ягодицам и со смехом смотреть, как она притворно вскрикивает. А Карину интересно ткнуть пальцем в середку того, что считалось левой грудью, и сказать при этом: «Пу!»