Зона зла
Шрифт:
Девчата встретили новенькую ощетинившись. Кто-то из них в сочетании имени и фамилии Алки Голиковой нашел удобную возможность для издевательства, и ее стали звать «Алкаголикова».
Трудно сказать, как бы дело пошло дальше, если бы на новенькую не положил глаз Лешка Лукин. Был он в то время силен и задирист. В драку бросался без раздумий один против троих и разгонял соперников по углам. В школе его побаивались, считая отъявленным хулиганом. Но тех, кому покровительствовал Лукин, обходили стороной.
Лукину Аллочка показалась существом неземным, воздушным. Влюбленность задергивает глаза
Женщина всегда хорошо угадывает и чувствует отношение к себе. Аллочка быстро поняла, что Лукин (а он был парнем видным и привлекательным) для нее в школе щит и опора. Она охотно предложила ему дружбу.
Где-то уже на второй неделе знакомства, когда Лукин провожал Аллочку после школы, та предложила зайти к ним «на чай».
Семья Голиковых жила в большом кирпичном доме в четырехкомнатной квартире. Отец Аллочки был генералом, служил в Генеральном (хотя Лукину тогда казалось, что правильнее говорить «в генеральском») штабе. Человек он был занятой, дома появлялся поздно, уезжал рано. Мать – болезненная женщина – большую часть дня и ночи лежала в постели.
Хозяйством распоряжалась экономка Лиза, худенькая энергичная женщина.
Аллочка открыла дверь своим ключом. Пропустила Лешку вперед, провела в свою комнату. Закрывая дверь, предупредила экономку: «Лиза, прошу нас не беспокоить». Защелкнула замок и включила магнитофон. Зазвучало нечто мелодичное в стиле американского кантри.
Оглядевшись, Лукин сел на софу, раскинул руки на спинке: как распятый Христос. Аллочка присела рядом.
– Тебе нравится у меня?
– Сама ты еще больше.
Преодолевая смущение, Лукин положил ей на плечо руку, притянул к себе. Аллочка прильнула к нему, нежная, пахнувшая дорогими духами. Он сдавил ее покрепче. В школе они такое называли «обжиманием». Аллочка неожиданно запрокинула голову и подставила ему губы для поцелуя. Лукин не ожидал, что придется «лизаться», но воспринял это с радостью и возбуждением.
Все, что происходило дальше, в памяти почти не сохранилось. Первая любовь, первая близость – болезненный фантастический сон наяву. Неумелый, но жаркий искренний поцелуй напряженными сухими губами… Дрожь, в которой забилась Аллочка… Ее бессвязное бормотание… Его рука, скользнувшая под блузку…
Вдруг Аллочка вывернулась из его рук, вскочила, отступила от софы на шаг и стала раздеваться. Быстрым движением расстегнула пуговки и сбросила блузку. Щелкнула пряжкой бюстгалтера…
– Зачем? – задал дурацкий вопрос Лукин.
Он не в силах был отвести глаза от прекрасной, восхитительной, волнующей, зажигающей чувства груди, полной внутреннего напряжения, с возбужденными твердыми сосками.
Аллочка взглянула на него с удивлением.
– Ты мне все порвешь. А это вещи из-за границы…
С будущей женой – Ирмой – Лукин познакомился в последний год учебы в военном училище на одной из регулярных «случек».
Так называли курсанты официальные вечера встреч со студентками педагогического института. Они проходили регулярно то в клубе военного училища, то в городском Доме культуры. Кроме мероприятий общеобразовательного характера, в программу встреч включались лекции о музыке, совместные просмотры новых кинофильмов и, наконец, танцы до упаду. Имелась еще одна цель, которую никто не называл, но она всегда была главной. В стенах педагогического учебного заведения, преимущественно женского по составу, курсанты подбирали себе боевых подруг и заключали с ними браки.
Ирма была круглолицей, хорошо сложенной пышечкой из семьи учителей. Она училась на отделении языка и литературы, любила говорить на возвышенные темы, с придыханием произносила имена Павки Корчагина, Алексея Мересьева.
Лукина мало волновали проблемы идеалов в современной литературе. Он с удовольствием читал книги из серии военных приключений, которые печатали «Воениздат» и журнал «Советский воин». Оказываясь с Ирмой наедине, он старался побыстрее от бесед о возвышенном перейти к разговору руками. Ирма умело изображала девичью неприступность, и добиться от нее благосклонности Алексею удалось не сразу. Он долго пытался забраться подруге под платье, но та с завидным упорством отбивала его атаки. Впрочем, нет таких крепостей, которые нельзя взять осадой.
После долгих усилий настал момент, когда руки Алексея прорвались под легкую ткань, и нервные пальцы начали искать застежку бюстгальтера. Ирма вдруг оттолкнула его и недовольно проговорила: «Погоди. Я сама. Ты, медведь, оборвешь мне все пуговицы».
Что-то щелкнуло, и подпруга ослабела. Рука Алексея жадно ухватила прекрасный, зрелый теплый плод, гениально созданный природой, и сжала его. Ирма с притворным неудовольствием и осуждением сказала: «Доволен? Дорвался?»
Они решили сочетаться браком: в Тьмутаракань офицеру одному ехать не пристало.
В училище Лукина научили многому, но даже умудренные жизнью преподаватели (впрочем, может, они и не были такими уж умудренными?) не объяснили курсантам, что, выбирая жен, до свадьбы стоит познакомиться с будущими тещами, дабы лучше представить, какими со временем станут их собственные супруги.
Лукин подобной рекогносцировки заранее не провел и увидел мать Ирмы уже после похода в загс. Анна Ивановна заведовала начальной школой и была женщиной щедрых форм. Природа для нее ничего не пожалела – ни роста, ни объемов, ни образующих фигуру мягкостей. Всей своей конструкцией она походила на дирижабль, который поставили на попа. В большом теле – большой объем страсти.
При жизни мужа Анна Ивановна в какой-то мере еще скрывала свои увлечения на стороне. Правда, несколько раз попадалась на горячем, была изрядно колочена мужем-математиком, но зато, оставшись вдовой, отыгралась за все упущенное. Временные мужья стали в ее жизни явлением постоянным. Правда, первыми сбегали от Анны Ивановны они сами. Не у каждого мужчины надолго хватает сил крепко обнимать и ублажать пылкую страсть стокилограммовой вдовушки.
Знание таких подробностей скорее всего не изменило бы планов Лукина на женитьбу, но задуматься кое о чем помогло. Впрочем, и это скорее всего домысел. Учитывать наследственность – собственную и чужую – нас никогда не учили, и делать этого мы не умеем.