Зори над Русью
Шрифт:
Боярин за «охальника» хотел было полаяться с Фомкой, но, услышав про московский полк, стих, а Фома тем временем повернулся к мужикам, рявкнул:
— Чего стали? Чего затылки скребете? Правду вам сказал боярин Бренко. Не холопами, но вольными людьми будете в Московском княжестве.
В ответ раздались голоса:
— Сумнительно…
— Тут и набрехать недолго.
— Вестимо, брешет…
— Сам–то ты кто будешь, человече?
Фомка рыкнул:
— Я брешу?! — пошел в толпу. — Был я, робята, в Орде, так даже там про московские слободы слух идет. Цари ордынские тревожатся. В княжестве Московском людей прибывает, и народ там все верный, неподневольный и за Москву потому живот положить готовый. В Орде удумали свои слободы ставить, только русских людей не прельстили.
Мужики обступили Фому. Принялись толковать.
— Не прельстили, говоришь?
— Так русский человек и пойдет в ордынскую слободу жить. Найдешь такого дурака!
— А не брешешь ты, дядя, про ордынские слободы?
— Правду говорю, — повернулся к спросившему Фома. — Конечно, Мамай такой глупости не делал, этот понимает: что хорошо на Москве, то Золотой Орде негодно, а Азис, царь Сарайский, пытался, да без толку.
— Само собой.
— А нам как же? Страшно с места срываться.
— Ну и здесь житья не будет. Князья передрались, мужик своими боками отдувайся. Усобица.
Вдруг из толпы вылез мужичонка, заорал:
— Не верь, робяты! Заманивают! Я москвичей знаю — лукавы!
Кинулся к Бренку с истошным криком; тощая, будто мочальная, бороденка подпрыгивала у него при каждом слове. Видать, мужичонка пустобрех, а взбаламутил толпу. Но Бренко много кричать ему не дал. Спросил:
— Значит, ты в московской слободе жить не согласен!
Мужик затряс бородой:
— Ни в жисть!
— Ин будь по–твоему! — Оглянувшись на кашинского боярина, Бренко крикнул:
— Бери себе этого в холопы.
— Меня? — отступил на шаг мужик.
На него навалились кашинцы, связали. Мужик запричитал, но Бренко отвернулся, крикнул:
— Кто хочет в Кашине холопом быть? Выходи. Неволить не буду, отпущу!
Народ угрюмо молчал.
Выждав немного, Бренко сказал:
— Ну коли так — собирайтесь. С зарей выехать надобно.
К Бренку протиснулись двое, сняли шапки.
— Боярин, а с кумом как же?
— С каким кумом?
— Которого ты кашинцам отдал.
— Я не отдавал. Он сам себе судьбу выбрал. Хотите быть вместе с ним? Я кашинцев кликну, и будь по–вашему!
— Что ты, что ты, боярин, — попятились мужики, поняв, что Бренко шутить не станет. Люди повалили по избам. Цепь кашинских воинов сама по себе распалась. Где уж тут артачиться, когда московские рати подходят.
А Бренко отвел Фому в сторону.
— Откуда ты взялся? Откуда московская рать идет?
— Не жди рати, Михайло Андреевич, — фыркнул Фома, — это я их пужал.
Когда месяц, опускаясь, задел за вершины елей, Фома выехал из деревни. Светало. Отъехав немного, Фома оглянулся. Над лесом, заволакивая месяц, стлался дым. Так, уводя людей, Москва оставляла на тверской земле пепелища.
8. КОРЫСТЬ
Чаще и многолюднее стали деревни. По дорогам шли обозы, иногда навстречу мужикам, которых вел Бренко, попадались отряды воинов. Мужики переговаривались меж собой:
— Кажись, Москва недалече. — Спросить об этом боярина не посмели, спросили одного из его воинов. Тот ответил:
— Коли ничего не случится, вечером будем дома, сиречь в Москве.
Но немного времени спустя Бренко, ехавший во главе обоза, увидел воинов. Вглядевшись, боярин узнал своих людей. Его тоже узнали. К нему поскакал староста Глеб. Было время, Глеб пестовал молодого боярина, сейчас он снял перед Бренком шапку и, поблескивая на солнце круглой плешью, приветствовал его:
— Здравствуй, Михайло Андреевич! Ну и молодец ты, как я погляжу, какой обозище захватил! — Взглянув на растянувшиеся возы, он спросил: — Сколько тут народу? Чаю, не меньше сотни семей ополонил. Уж как рабы нам кстати придутся. Мы их на Гнилые Выселки направим, пусть новые места обживают.
— Что ты, Глеб, — возразил Бренко, — какие Гнилые Выселки? Я их ко князю Дмитрию Ивановичу веду. Я им посулил, что они в слободе будут жить.
Глеб только руками развел:
— Ну, боярин, не чаял я такое услышать. Слободу мужикам посулил. А у нас им чем хуже будет? Конешно, работать придется поболе, для кормления твоей боярской милости придется им оброк платить, так беда невелика, мужик к тому привык, стерпит.
— Народ–то княжий. Именем великого князя взят, — упорствовал Бренко.
Глеб рассердился.
— Опомнись, боярин, оглянись вокруг. Все бояры кто во что горазд к себе в вотчины тверичей гонят. Князья себя не обидели. Знаешь, какой полон Дмитрий Иванович и Володимир Андреевич захватили? Все княжьи села людьми переполнены. А про слободы чего вспоминать, много ли этих слобод, да и не для полона они. В слободы люди сами приходят. — Глеб еще раз посмотрел на мужиков и деловито спросил:
— Этих тверичей у тебя никто не видел?
— Нет, видеть не видели.
— Вот и ладно! В самый, значит, раз старый боярин, родитель твой, нас тебе навстречу выслал.
Бренко еще мгновение колебался. Тревожило его не столько слово, данное мужикам, сколько боязнь прогневить князя, но, услыхав, что все бояре тверичей к себе гонят, не стал больше спорить, и, хотя спешить боярину было некуда, он вдруг заспешил.
— Ладно, поворачивай их на Выселки, а я поеду прямо в Москву, недосуг мне с мужиками вожжаться.
Тверичи встревоженно сбились в кучу у первых возов. До них долетели лишь несколько слов, но все же люди поняли суть и, увидев, что боярин поехал вперед, заворчали.