Зори над Русью
Шрифт:
Писец встал, насмешливо взглянул на испуганное, сразу вспотевшее лицо попа.
— Не тревожься, отче, я–то промолчу. Похвальбы ради такой тайны никому не сболтну. — Отложив в сторону невычищенный пергамент, писец пошел вон. Ушел, не поклонясь, не спрашиваясь, зная: теперь поп не вернет, не укорит и поклоны бить не поставит — не посмеет.
10. ГОСТЬ БОЯРИНА ВАСИЛИЯ
От мелкопорубленных еловых веток, устилавших пол бани, тянуло душистым теплом. Боярин Василий Данилыч, багровый, исхлестанный веником, сладко постанывал на верхнем полке. Рядом с ним лежал, сунув веник под голову, мастер Лука. Приехав в Новгород, Лука хотел идти искать земляков–псковичей, но Василий Данилыч сказал ему:
— Обидишь меня, мастер. Вместе из Москвы ехали, так что ж ты нынче моим хлебом–солью гнушаешься?
Пришлось Луке остаться в гостях у боярина.
Василий Данилыч, как вернулся домой, так первым делом приказал затопить баню, что стояла у него в глубине усадьбы, на огороде, заросшая кустами бузины. Сейчас боярин веником выгонял истому московского плена, а Лука — тот просто радовался хорошей бане. Здоров был париться мастер, вот они и тягались с боярином.
— Эй, Ваня, ну–ка еще плесни на каменку! — крикнул Василий Данилыч сыну.
— Что ты, батюшка, и без того дышать нечем.
— Давай, давай! Это вы с Михайлой с полка сбежали, упарились, а нам, старикам, в самый раз. Пар костей не ломит.
— Крепкий старик, — промолвил Михайло Поновляев, поднимаясь с лавки. — Открывай, Ваня, кадушку.
Иван поднял тяжелую, намокшую крышку кадки, потянул носом: от темной, настоенной на травах воды пахло цветущим лугом. Полным ушатом хлестнул Михайло на раскаленные камни. Отскочил в сторону. Белый клуб пара ударился в стену. Пахнуло горячим душистым жаром. На полке опять заработали веники.
— Эй, Михайло, полезай к нам, не гляди на Ваньку!
— Невмоготу, Василий Данилыч.
— Эх, ты! А еще ушкуйник, — Василий Данилыч тяжело перевалился на мокром сеннике с боку на бок и спросил:
— Что, мастер, хороша банька? А вот в Москве бани на берегу Неглинной ставят, к воде поближе. И то сказать, не таскать же воду в Кремль, высоко. — Помолчав, Василий Данилыч будто невзначай спросил: — А ежели, не дай бог, враги осадят, как быть в Кремле без воды? Колодцев я там не приметил.
Лука, будто не слыша вопроса, полез вниз: жарко.
Василий Данилыч проводил его недобрым оком и проворчал в мокрые усы:
— А, так ты так! Ну, погоди, ужо…
А вечером того же дня у ворот боярской усадьбы Михайло Поновляев, прощаясь с Иваном, сказал:
— Прости, Ваня, сдружились мы с тобой в московском плену, так и дома в Новгороде перед тобой кривить душой не стану. Злое дело учинил твой отец. Где это слыхано, чтоб гостя связать и в подклеть бросить? Я еще в бане слышал, как боярин Василий у мастера Луки выпытывал, где в Кремле воду берут. Мастер промолчал, Иудой быть не захотел. Так его за это в подклеть. Грех это.
Иван угрюмо молчал. Что тут скажешь? Знал, что прав Михайло, но вслух осудить отца не смел.
11. КОГДА ОТКРЫВАЮТСЯ ОЧИ
Михайло Поновляев шел по улицам Новгорода, раздумывая, куда ему деться. Намерение прожить первые дни у Василия Данилыча рухнуло. Михайло не жалел, что поругался с боярином. Разбойничий захват гостя был Михайле противен. Но сейчас скверно. Думал ли он, что ему, сыну боярина новгородского, в родном городе не будет где голову приклонить? А вышло так. Отец торговал с немцами, да, видно, проторговался; после его смерти Михайлу долговыми записями мало не задушили, все богатство пошло прахом. Подался Михайло на Волгу, в ушкуйники, и тут не повезло. Александр Аввакумович, худо ли, хорошо ли, до Новгорода добрался и добычу привез, а Михайлу захватил на Шексне Семен Мелик. Правда, московский плен многому научил, но пока сидел Михайло в Москве, здесь и дом и двор его за долги продали. Когда–то из дальних вотчин дани придут, а сейчас пить–есть надо. В долг в Новгороде Поновляеву ныне никто не поверит. Вот и выкручивайся.
Михайло вышел к Волхову. Давно он не видал родной реки. Спустился к самой воде, сел на камень. Серые осенние волны приплескивали клочья пены к его ногам. И здесь, под серыми тучами, у серой, хмурой реки, стало вдруг спокойно на сердце: дома!
Михайло поднялся с камня, еще раз благодарно взглянул на хмурь Волхова, повернулся и лицом к лицу столкнулся с Малашей.
Да полно! Она ли? Помнил ее Михайло нарядной, веселой, румяной, а сейчас, одетая во все черное, с платом, низко опущенным на брови, Малаша была совсем иной. Узнала она его сразу, улыбнулась. Было в этой улыбке что–то от прежней Малаши, и Михайло подошел к ней.
— Ты ли это, Малаша?
— Ты ли это, Миша? — как эхо, откликнулась Малаша. — Откуда ты появился?
И сам не знал Михайло, как это случилось, а только, не долго думая, он все свои беды ей и выложил.
— Ты бы к Александру Аввакумовичу сходил. Он, говорят, старых друзей не забывает, — сказала Малаша, глядя куда–то в сторону, на Волхов.
Михайло задумался. «В самом деле, Александр выручит», но тут же понял, что на поклон к атаману ушкуйников он теперь не пойдет. Так и ответил Малаше.
— Что так? — вскинула на него большие, печальные глаза Малаша.
— Пожил я в Москве, — начал Михайло в раздумье, — попригляделся, открылись очи, иным человеком стал. Вот где люди! Вот где Русь! Единой мыслью ныне живет Москва — скинуть иго. Там каждый знает: рано аль поздно, а смертельной схватки с Ордой не миновать. Как они каменный кремль строили! А мы здесь о Руси забыли.
— Не все о Руси забыли в Новом городе, — тихо сказала Малаша.
Михайло как–то не вслушивался в ее слова. Говорил свое:
— Вспомню наши разбои на Волге, так не то что к Сашке идти, самого себя стыдно. Пойми, открылись у меня очи. А здесь, в Новгороде, все по–старому. Вон, с Москвой помирились, а боярин Василий, едва в Новгород вернулся, за разбой принялся.
— Что такое натворил боярин Василий?
Михайле и ни к чему, что спросила Малаша не просто, что зорко приглядывалась она к Поновляеву.
— Луку–мастера, что Московский Кремль строил, захватил лукавством и теперь выпытывает, где москвичи воду в случае осады будут брать.