Зори над Русью
Шрифт:
— Вздыхаешь?! Что толку от твоих вздохов? Позови ко мне Ивана и Прокопия Киева. Чтоб единым духом были здесь…
Едва сын и Прокопий переступили порог, боярин сказал:
— За этот разор заплатят мне немцы и литовцы! Может, оно и к лучшему, что Луку новгородцы вчера освободили, чтоб им, станишникам, околеть. Чует мое сердце, от Луки мы все равно ничего не добились бы. А ныне, когда мастер Лука на воле, будем немцев и Ольгерда на живца ловить. Ты, Прокопий, поедешь к рыцарям, ты, Иван, в Литву. Скажите там, что–де в Кремле московском водяной тайник сделан, что строитель его Лукашка–псковитянин. Пусть они Луку хошь из–под земли выроют и тайну добудут. Скажите там, дескать, Василий Данилыч и сам бы ее добыл, да погромили его, а посему пусть рыцари и Ольгерд заплатят. Да имя мастера не сболтните, пока деньги в кошель не положите! — Боярин стукнул обоими кулаками по подлокотникам: — Не продешевите! — В каждом кулаке у него было по коню. — Ты, Иван, возьми белого коня, того, что Соколом кличут. Ты, Прокопий, поедешь на Диве.
Прокопий переспросил:
— На Диве? Какая она из себя, я ее что–то не припомню.
— Вороная кобыла, — ответил Василий Данилыч, усмехаясь своим мыслям. — Не сомневайся, Прокопий, стрелой помчишься. Дива — конь резвый.
14. ХОД КОНЕМ
— Отец Сергий, к тебе.
— Кто?
— Не ведаю. Прискакал какой–то, просится.
— Коли так, зови его.
Послушник вышел. Вскоре в келью к игумену вошел человек. Лицо его темное от грязи, было плохо различимо.
— Ты кто? — спросил Сергий, вглядываясь.
— О том после, отец. Прискакал я издалече. Великое сомнение на душе у меня. Разреши его.
— Ты садись, — Сергий указал ему на лавку. Тот сел. Было хорошо вытянуть ноги, прислониться к стене, почувствовать лопатками неровности бревен.
— Слушаю тебя, сыне.
Человек встрепенулся:
— Не обессудь, отец, ежели неладно скажу о духовных людях. У троих попов я был со своей докукой. Как сговорились они. Все по книгам да по книгам, а в суть не вникают. В народе говорят, ты — не в пример другим попам — за чужие писания не цепляешься, сам решаешь.
Сергий протестующе отмахнулся, но человек не дал ему рта раскрыть, торопливо спросил:
— Скажи, приказ отца нарушить — велик грех?
— Грех, конечно, велик. Но каков приказ.
— О том не скажу! — резко ответил незнакомец.
— А я и не спрашиваю. Рассуди сам со своей совестью.
Человек, потупясь, молчал. Сергий сказал мягко:
— На злое дело послал тебя отец?
— Отколь ты знаешь? — вскинулся пришелец.
— Догадаться не мудрено.
— Может, ты знаешь, на какое дело послал меня отец? — В словах пришельца сквозил суеверный страх.
— Что ты! Отколь мне знать?
— Ну так я тебе скажу. Скажу не все, а лишь то, что можно. Дело то кровавое. — Пришелец провел рукой по лицу, поднялся с лавки. — Знаешь ли ты, отец, как шахматный конь ходит? Вперед и наискось. Вот и я. Поскакал прямо приказ отца исполнять, да раздумался, да и свернул наискось. К тебе и попал.
— Ты, милый человек, притчи оставь. Говори суть.
Пришелец задумался, потом кивнул:
— Будь по–твоему. Есть человек. Знает он тайну — ключ к одному русскому граду. Пытали его — промолчал. Теперь вырвался он на волю. Вот и послан я за рубеж. Врагов на его след натравить. Захватят его, замучат. А может, и тайну вырвут. Что тогда будет? Вороги кровью зальют град. Пламя пожрет труды людские. Живых в рабство!
Сергий не раздумывал над ответом. Шагнув вперед, он порывисто схватил человека за плечи.
— Нашел над чем голову ломать! Нашел грех! — Коротко, взволнованно передохнул. Потом приказал: — Скачи во град тот. Предупреди. Спеши. Не одного тебя могли послать.
— Уж послали, отче!
— Скачи!
Пришелец пошел к двери. На пороге оглянулся.
— Полегчало у меня на душе. — Хотел выйти, но игумен остановил его. Подойдя вплотную, он заглянул человеку в глаза, сказал негромко:
— Слушай, не спрашиваю, что за град, не пытаю. Но видел я, как прискакал ты. Конь у тебя заморен. Обожди.
Сергий подошел к двери, приоткрыл ее, приказал послушнику:
— Ко мне отца ключаря!
Немного времени спустя в келью вошел отец ключарь. Был он поджар и костляв, на обтянутом худом лице бегали маленькие, острые глазки.
— Вот что, отец, — сказал Сергий, — дай этому человеку самого резвого коня, что есть в монастыре.
Монах пожевал тонкими кривыми губами. Редкие усы и борода клином не могли закрыть их.
— Нет у нас таких коней, отец игумен, ты в Москву, смиренства ради, пешой ходишь, а мы люди махонькие, нам не пристало, да и некуда на конях скакать.
— Как так нет коней? Я на конюшне добрых коней видел!
«Ничего–то ты, отец игумен, не ведаешь, — ехидно ухмыляясь, подумал отец ключарь, — вместо того, чтобы о царях ордынских молиться, ты крамолу супротив них сеешь. «Русь, Русь!..» — только от тебя и слышно, где же тебе в монастырских конях разбираться. Так я и дам какому–то прощелыге лучшего монастырского коня! Жди!» Но сказал совсем не то, что думал:
— То кони рабочие, тяжелые, на них далеко не уедешь.
Игумен задумался, потом хмуро приказал:
— Коли так, возьми доброго коня в деревне.
— Возьму, отец Сергий, тотчас же за конем пошлю.
Уходя из кельи, монах не утерпел, сказал:
— Видишь, отец игумен, как ладно получается. Дал нам князь деревеньку, а ты отказывался да на меня серчал, ан, глядь, и тебе деревенька пригодилась. Коня–то у мужиков велел забрать.
Сергий нахмурился:
— Иди, отец ключарь, и приведи коня, а что с деревенькой у тебя ладно получается — не думай, что я того не знаю. Три шкуры с мужиков дерешь.
15. КНЯЗЬ МИХАЙЛО
Последние ржавые намокшие листья, подхваченные ветром, низко кружились над землей, липли к отсыревшим доспехам, устилали обочины дороги и тонули в дорожной грязи, затоптанные конскими подковами. Этой ненастной осенней порой, когда хмурь и непогодь разгулялись над разоренным усобицей Тверским княжеством, князь Михайло возвращался из Литвы во главе полков, данных ему Ольгердом. Своих ратей у Михайлы Александровича была самая малость. Поход, хотя и без боев, был тяжким. Деревни спалены, а где и целы, так обезлюдели. Ни обсушиться, ни передохнуть. Урожай загублен. Рожь или потравлена, или осыпалась на корню, так и не дождавшись серпа. Кое–где навстречу войску из лесов выходили ободранные, отощавшие с голодухи люди, падали на колени прямо в грязь, молили о помощи. Но рати шли мимо. Где там помогать, у самих припаса было в обрез. К князю Михайле и не подступиться — ехал чернее тучи, глядя на это разорение. Не то что тверичи, но и литовские воеводы остерегались яростного нрава князя, а казалось бы, чего литовцам страшиться — шли сажать его на Тверской стол. Однако нашелся человек, не испугавшийся княжей свирепости. Было то в двух днях пути от Твери. Ломая завалы валежника, на дорогу выбрался косматый старик, стал на пути княжого коня. Посмотрел вдаль, навстречу войску. Медленно ползла темная змея рати, извиваясь по изгибам дороги, то скрываясь в перелесках, то появляясь на пустых побуревших прогалинах, то видимая сквозь сизую, по–осеннему прозрачную поросль кустарника, над которой там и тут поднимались темно–зеленые дремучие ели. А ветер все так же нес хлопья листьев, рябил воду в дорожных лужах.