Зори над Русью
Шрифт:
Сквозь узкие прорези забрала рыцарь увидел над собой занесенную секиру. Откуда в памяти рыцаря нашлось нужное русское слово, но только оно нашлось.
— Пощада! Пощада! — взвизгнул он не своим голосом.
— А, сволочь, по–нашему заговорил! — рявкнул Лука и рассек–таки шлем врага. Но тут же покатился сам, сбитый с ног нежданным ударом. Кошкой вскочил на ноги и уже без расчета стал отбиваться, не понимая, что удары его неверны, не чувствуя, что силы его оставляют.
«Конец! Щит треснул!» — Лука оглянулся. Вокруг свалка, сеча, треск ударов, вопли раненых. «Выручать некому!» — Лука отшвырнул бесполезный щит и бросился навстречу верной смерти. Ослеп от ярости. Только искры из–под лезвия топора видел. Но где же устоять пешему против конного! Рыцарь сверху ошеломил Луку. Старик рухнул в снег. Рыцарь перегнулся с седла, пытаясь достать его мечом, но кто–то прикрыл Луку щитом, и рыцарь, уже взмахнувший мечом, почему–то не ударил.
Мастер не видел, как на рыцаря налетели двое конников и ему оставалось только спасать свою шкуру.
Лука сел в сугробе. Стирая кровь и снег с лица, он силился понять, что произошло.
Сеча откатилась куда–то в сторону. Над Лукой, улыбаясь, стоял Прокопий Киев.
— Вишь, зодчий, пригодился мой щит тебя прикрыть, а ты его лаял.
Лука на это ничего не ответил, но за него ответил кто–то другой:
— Может, оно и так, но ныне ты, Прокопий, можешь русский щит подобрать. А этот брось.
Прокопий вздрогнул, оглянулся.
— Боярин Гюргий!
— Он самый, — откликнулся Юрий Хромый, подъезжая вплотную к сугробу, где еще сидел Лука. — Аль не приметил, что рыцаря, от которого ты Луку прикрыл, мы с Мишей Поновляевым отогнали?
Прокопий закивал:
— Спасибо. Выручили.
— Ну, ну! Может, выручили, а может, и нет. Ты иди щит себе поищи.
Прокопий покорно пошел прочь.
Оглянувшись на его сгорбленную спину, Лука сказал с укоризной:
— Зря обидел человека, боярин Юрий!
Юрий промолчал, только поглядел вслед Прокопию, но взгляд его не смягчился.
23. ПРОКОПИЙ КИЕВ
Ночь была тихой, морозной. Вызвездило. Сквозь черные ветки берез на темно–синем небе горели Стожары. [214]
Под мерцающим светом звезд, казалось, мерцают и увалы снежных сугробов, меж которыми змеилась еле заметная дорога.
Понуро опустив голову, по дороге тащилась старая кляча, и так же понуро, согнув спину и ежась от холода, на ней сидел человек.
214
Стожары — Плеяды. Иногда так называли и другие созвездия.
— Стой!
Из–за стволов на дорогу выскочили два воина. Человек покорно остановил свою клячу, взглянул на воинов. Дрожащей рукой стянул с лысой головы шапку, перекрестился:
— Слава богу, к своим попал.
Но воины не спешили признать его своим — человек ехал с заката, с вражьей стороны.
— Почему от немцев едешь?
— От каких немцев, братцы? Немцев далече отогнали. А я заплутался.
— Как ты мог в тех местах, отколь едешь, заплутаться? Как туда попал, коли вот здесь мы самые что ни есть передовые в стороже стоим. Откуда едешь?
— Кабы я знал. Говорю, заплутался.
— Сам кто таков?
— Новгородец. Прокопием Киевом меня люди кличут.
Воины переглянулись. Старший из них, родом псковитянин, спросил другого — новгородца:
— Ты про такого ведаешь?
— В Новом городе точно есть такой. Только сомнительно… — Новогородец посмотрел на потертый тулупчик всадника, покачал головой:— Прокопий Киев боярина Василия Данилыча правая рука, сам он из житьих людей, [215] человек не бедный, а этот, гляди, оборванец.
215
Житьи люди — более мелкие, сравнительно с боярами, новгородские феодалы.
Всадник, боясь, что его перебьют, зачастил:
— Так, так, так! Все так, добрый человек. Только повздорил я с боярином. Против его воли в поход пошел, он меня за то в разор разорил.
— Все может быть, — согласился новогородец, однако твердо взял под уздцы коня незнакомца. — Все может быть, но в лице мне Прокопий Киев неведом. Новгород велик, всех не упомнишь. Тебя, дядя, опознать надобно.
Всадник с готовностью согласился:
— Надобно! Надобно!
— Знает тебя кто из наших?
— А как же! Чаю, не один, так другой новогородец меня признает. Ведите.
— В том–то и беда для тебя, что у нас в стороже все больше псковитяне.
— Из псковитян меня мастер Лука признает.
— Зодчий!
— Он! Он!
— Ну повезло тебе. Лука–то здесь.
Псковитянин сказал своему подручному:
— Ты, Вася, сведя его, а я на стороже останусь.
За поворотом дороги из–за кустов брызнул красноватый огонь костра. Вокруг на груде еловых лап сидели воины.
— Эй, зодчий!
Навстречу подходившим от костра поднялся мастер Лука.
— Тебе этот человек ведом?
— А как же! Зовут его Прокопием, а прозвище Киев.
Прокопий оглянулся на воина: «Ну, доволен?» — а сам быстро, краем глаза пересчитал людей у костра: «Восемь душ».
Воины потеснились, и гость уселся у огня, протянул к костру скрюченные от холода пальцы, потом облегченно вздохнул и принялся разматывать веревку, которой, вместо кушака, был затянут его тулуп.
Воин, провожавший Прокопия, пошел обратно. Выйдя из–за кустов, он остановился: под березами пусто. Крикнуть не успел; стрела, пущенная почти в упор, разорвала его кольчугу и пробила сердце.
Потом все свершилось по–задуманному. Ничего не подозревавшие русские воины были незаметно окружены врагами. Когда затрещали кусты и немцы, с обнаженными мечами бросились на сидевших, Прокопий быстро вскочил и, прежде чем Лука успел понять его замысел, ударил зодчего в висок. Лука упал замертво.
Русские отбивались упорно и яростно. Сбитый прямо в костер, кнехт [216] взвыл диким голосом. Следом за ним полетел другой. Но силы были слишком неравны. Более тридцати кнехтов и двое рыцарей вскоре перебили всю стражу. После того как последний псковитянин рухнул в снег, Прокопий наклонился над Лукой, ослабил путы и принялся растирать ему лицо снегом.
216
Кнехт — воин из крепостных немецких крестьян, подчиненных феодалу–рыцарю.