Зори над Русью
Шрифт:
Михайло Александрович отшатнулся.
— Хитришь, княже! На слове меня ловишь. Думаешь, поверю тебе, уши развешу, поддакну, а ты меня за крамолу ордынскому царю выдашь. Так лучше я сам на тебя донесу.
Тут не стерпел Владимир. Не ладонью — кулаком так трахнул по столу, что обе свечи подпрыгнули и с обеих нагар соскочил.
— Ах ты!.. — Сдержался, худого слова не вымолвил.
Михайло Александрович трясущимися пальцами разорвал ворот рубахи.
— Ты, волчонок, на кого стучать кулаком посмел? Зазнался! Думаешь, этой весной литовцев из Ржевы выгнал, так ты и воин, так тебя и испугались. Дай срок, Ольгерд Гедеминович спесь с тебя собьет!
Володя хотел отвечать, но Дмитрий нахмурился, чуть заметно качнул головой, заговорил сам:
— Братья, не для свары мы сюда собрались, для мира. Ты, Володя, не шуми, но и ты, князь Михайло, не грози. Мне не веришь, владыку спроси, покривил ли я перед тобой душой?
Князья оглянулись на митрополита, но Алексий не поднял головы, не сказал ни слова, сидел суровый, хмурый. Не верил он, что князя Михайлу словами о судьбах Руси проймешь. С шурином Ольгерда Гедеминовича следовало говорить, на меч опираясь, на каменные стены Кремля оглядываясь. Заупрямится — анафемой пригрозить, а Митя с ним добром. Ну и не жди добра!
Так и вышло. Михайло Александрович вдруг откинул голову, захохотал громко, нагло, явно притворно.
— По–иному запел, великий князь Володимирский! Оробел, как Ордой пригрозили! Теперь ты в моих руках, помни! Чуть что — я единым духом в Орду… — Князь не договорил, Дмитрий Иванович встал, быстро пошел к двери, с силой пнул ее и крикнул:
— Эй! Стража!
3. НА ТОРГУ
Еще только порозовели в первых лучах солнца верхние зубцы на Фроловской башне, еще тонкие струйки тумана тянулись над водой в глубоком рву под кремлевскими стенами, [220] а Великий торг уже проснулся, зашумел. Скрипели телеги, на которых везли из ближних деревень всякую снедь; с Москвы–реки в больших мокрых корзинах тащили свежую рыбу; визжали петли открываемых ларей.
220
Ров проходил по всей Красной площади, соединяя Неглинную с Москвой–рекой.
Купцы, помолясь на крест ближайшей часовенки, принимались зазывать покупателей, расхваливали товар, божились, переругивались друг с другом. Тут же толкались, липли к прохожим толпы гнусаво причитающих нищих. Их перекликали разносчики товара с рук. Эти за словом в карман не лезли, частили скороговоркой, пересыпали речь прибаутками.
Некомат, пыхтя, отомкнул пудовый замок на дверях своего ларя, начал раскладывать шелковые узорчатые ткани византийских и арабских мастеров. Купец не спешил, раскладывал своя товар не кое–как, а с умыслом: товар лицом показать, сам любовался драгоценными узорами, а спешить было некуда, сюда в Сурожский ряд [221] черных людей и палкой не загонишь, а те, у кого мошна тугая, не спешат и рано вставать обыкновения не имеют. Утром Сурожский ряд пуст.
221
Сурожский ряд — ряд лавок на Великом Торге, где торговали товарами, привезенными из Византии через Сурож.
Некомат не успел разложить свои товары, когда к его ларю робко подошел нищий, принялся жалобно причитать.
— Иди прочь, убогий. Много вас тут, — закричал на него Некомат, но нищий не уходил. Вооружившись железным посохом, купец вышел из ларя, чтобы огреть покрепче бродягу, но, вглядевшись, сразу замолк и даже в лице изменился. Сунул посох за спину.
— Ну зайди, что ли, — сказал он нищему.
Тот, не прерывая причитаний, заковылял за хозяином. Но едва дверь за ними закрылась, нищий выпрямился и сказал приглушенно, но грозно:
— Очумел, старый дурень, посохом размахался, на виду у всех заставил меня перед твоим ларем топтаться!
— Не признал я тебя, Иван Васильевич, прости.
— Не признал? Глядеть надо, а то, не ровен час, другие признают.
— Ох, Иван Васильевич, и я того опасаюсь. С огнем играешь. Сын Василия Васильевича Вельяминова на Москве известен. Попадешь, как заяц в тенета.
— Знаю! Не скули! Нынче в тенета не заяц, красный зверь попал. Аль ты ничего не слышал?
Купец только руками развел.
— Нынче ночью князь Михайло повелением великого князя захвачен и на Гавшине дворе заключен. Бояр тверских всех поимали, развели врозь и держат во истоме.
У Некомата притворно подкосились ноги, охнул, сел на лавку.
— Ехать тебе, Некомат, в Орду, немедля! — приказал Вельяминов.
Некомат и сам подумал, что лучше от греха убраться подальше, но мысли мыслями, а слова словами.
— Что ты, боярин! А товар лежать будет? Не расторговался я.
— Молчи, бес! Князя Михайлу выручишь, он тебе сторицей воздаст.
— Воздаст! Жди! У меня еще с Мамая не получено за Литву да за Каффу.
— Вот и поезжай к Мамаю. А товар распродать приказчика найми.
— Легко сказать. На что нанимать, коли я вконец обнищал? Что кун, то все в калите. Что порт, [222] то все на себе.
На сей раз хитрость Некомату не удалась. Вельяминову надоело с ним препираться, он ухватил купца за бороду и принялся таскать. Некомат не смел и отбиваться, только охал.
— Артачиться, куражиться, сучий сын? Обнищал! Знаю я, как ты обнищал!
222
Порты — в данном случае вообще одежда.
Некомат охал все громче. Вельяминов наконец бросил его. Приказал:
— Нынче выедешь… Донесешь о разбое князя Дмитрия Мамаю. Михайло Александрович в долгу не останется. Понял?!
Тут к прилавку подошел покупатель. Ивана тотчас скрючило. Закивал униженно, запричитал:
— Воздай тебе господь за милостыню, спаси тя Христос.
— Ладно, иди, иди, — выталкивал его Некомат, норовя незаметно толкнуть нищего покрепче. Тот смолчал и, поминая святителей и угодников, заковылял, опираясь на клюку, и затерялся в толпе.
Некомат, разворачивая перед покупателем парчу, нет–нет да и погладит бороду, вздохнет украдкой: «Бешеный, ей–ей, бешеный. Увидел бы кто, что нищий купца да за бороду таскает, ну и конец. Небось сразу понял бы, что тут дело не чисто. Быть бы нам в мышеловке!»
4 МАМАЕВ ЯРЛЫК
Некомат, отказываясь ехать, кривил душой, а сам был радехонек, надеясь сорвать и с Мамая, и с князя Михайлы, а потому уже на следующий день налегке, с небольшим обозом он отправился в Орду.