Зори над Русью
Шрифт:
— Что у них там? — хмуро спросил князь.
— Эй! Ребята! Что вы разорались, стервецы? Чего вы тут творите? — в несколько голосов закричали им тверские бояре.
Мальчишки смолкли, опустили деревянные мечи. Вперед вышел вихрастый белоголовый мальчуган. Поддернув съехавшие порты, он весело побежал к нарядным всадникам. Махнул торопливый поклон. Михайло Александрович не привык, чтобы к нему подходили так запросто, без страха. Нахмурился, спросил:
— Кто ты такой?
— Я–то? — мальчишка шмыгнул носом. — Я Ванюшка, а по прозвищу Мелик.
— Отец у тебя кто?
— Батюшка мой сотник князя Дмитрия Ивановича. Зовут его Семен Михайлович Мелик.
— Отец твой, стало быть, воин?
— Ага! На реке Пьяне он татар бил. Он и под Тверь ходил князя Михайлу Тверского бить.
— Так, так.
Ванюшка, хотя и почуял в голосе всадника что–то недоброе, но, привыкнув жить на воле и если опасаться, то лишь татар, пустил все мимо ушей. Да и не знал он, с кем разговаривает.
— А река эта как называется?
— Эта? — Ваня махнул рукой в сторону Неглинной. — Это Волга–река. Вишь, мы князя Михайлу с его тверичами сечем.
— Ты зубоскалить! — князь взмахнул плетью. Ваня отступил на шаг, зажмурился, но чья–то рука за спиной князя перехватила конец плети. Бледный от гнева, князь повернулся в седле. Конец плети держал в могучей лапе чернобородый детина. Его тотчас окружили бояре: «Кто таков да как смел?»
— Посмел, потому что не из пужливых, — ответил с усмешкой чернобородый. — Да чего вы насели? Брысь!
Бояре от такой невиданной дерзости даже растерялись. «Ну и москвичи! Не видано, не слыхано, чтоб честных бояр, как котов, шугать!»
Детина даже усмешки не спрятал, смело укорял князя:
— У нас так не заведено, чтоб робят да плетью. Аль ты, княже, забыл, что не в Твери? — С этими словами он выдернул из рук князя плеть и бросил ее в реку.
Михайло Александрович еще больше побледнел и тронул рукоять меча:
— Как тебя зовут, молодец? Кого в поминанье записывать?
Богатырь только фыркнул:
— Ну, до поминанья еще далеко! Ты, Михайло Александрович, за меч не хватайся. Стыдно на безоружного да с мечом лезть, да и худа бы не было, я, гляди, толкну, так ты и с мечом и с конем в Неглинную свалишься. А зовут меня Фомой.
— Вор?!
— Было и это прозвище. Теперь так не зовут, ну, а ежели твоей княжеской милости угодно меня Фомкой–вором звать–величать, так зови, пожалуй. Я не обижусь.
Михайло Александрович и дерзостей Фомкиных не слыхал, глядел и глядел ему в лицо. «Так вот он каков, этот самый Фома, коего Ванька Вельяминов, с великой дурости, на душегубство толкал. Такого толкнешь! Пожалуй, сам толкнет, и в самом деле под мостом очутишься!»
Фома стоял не шевелясь, заложив правую руку за кушак, и сколько ни жег его князь взглядом, а пронять не мог. Прямо в лицо князю улыбался чернобородый дьявол.
Бояре глухо ворчали, но рук распустить не смели. Вот и приходилось испить сраму. И от кого же? От станишника! От беглого ордынского раба! Что с ним делать? Не придумаешь!
Но тут мост через Неглинную загудел под конскими копытами. Навстречу тверичам скакали Дмитрий Иванович да Владимир Андреевич с боярами.
— Ты что здесь шумишь, Фома? — строго спросил Дмитрий.
— Да как же, княже, не шуметь? Вишь, Тверской князь в Москву въехать не успел, а уже безобразить принялся… — Фома вкратце рассказал, как было дело.
Тем временем Володя, наклонясь к уху Миши Бренка, шептал с плохо скрытой улыбкой:
— Каков Фомка! Мне князь Ерема сказывал, как Фомка с князем Василием под Тверью поговорил, ну я это на ус намотал, а ныне заехал к нему в кузню да и шепнул Фоме: дескать, ты шел бы на Тверскую, гостей встречать. Он, видишь, понял и сразу с Михайлы Александровича спесь сбил.
Миша Бренко прятался за спины бояр, давился смехом, Владимир тоже закрыл рот рукавом, а Дмитрий, учтиво поклонясь, сказал:
— Ты, Михайло Александрович, Фому на радостях прости и не серчай! Не привык у нас на Москве народ к плетям. Ордынские и те через силу терпим. Так ты оставь все без внимания. Добро пожаловать в Москву.
2. КНЯЖИЙ СПОР
У распахнутого настежь окна стоял Михайло Александрович, смотрел на Кремль, призрачно белевший в лунном свете.
Нет! Не призрак! Камень! Плечи князя Михайлы передернулись, он со вздохом, который не сумел удержать, отвернулся. В палате была полутьма. Тускло горели две оплывшие свечи, на них черными шапками висел нагар, снимать его все позабыли. Михайло Александрович, вглядываясь в полумрак, думал: «Вот они — враги!» Перевел взгляд с одного на другого. Князь Дмитрий сидел в глубокой задумчивости, подперев голову рукой, под локтем скатерть смялась, пошла складками. Князь Михайло и сам не знал, почему он заметил этот пустяк. «Задумался! Прикидывается, что огорчен моим отпором, прикидывается, что мира и дружбы со мной ищет. Нет, не обманешь, Дмитрий Иванович! Насквозь тебя вижу, С Владимиром легче, ишь вытянулся столбом, не сидится ему. Этот хоть сейчас готов в драку». Михайло Александрович перевел взгляд в угол, где еле виден был митрополит.
«Судия праведный! Вчера и благословил, и обнадежил, а сегодня…»
Князь вдруг сорвался с места, выбежал на середину палаты, вцепился тонкими пальцами в край стола, подался вперед, к Дмитрию.
— Ответь мне без обиняков, — голос Михайлы Александровича звенел, — ответь, по какому праву ты требуешь, чтобы великий князь Тверской назвался твоим меньшим братом? По какому праву пытаешься рассудить меня с предателем и изменником — князем Еремой? Право твое на каменных стенах Кремля лежит. Воздвиг твердыню и посягаешь на соседей. — Михайло Александрович задохнулся, смолк, потом, отдышавшись, сказал твердо:
— В подручные к тебе не пойду!
Дмитрий ответил мягко:
— Гнев омрачил твой разум, Михайло Александрович. Пойми! Говорю, как с братом. Сокровенное открываю. Пойми! Подумай: пока мы будем тягаться друг с другом, ига нам не избыть. Долго ли нам терпеть неволю татарскую? Пока Русь разорвана на клочья уделов, будут и будут поработители пить живую кровь народа! Москва стяг поднимает, Москва всю Русь стягивает во единую рать на смертную борьбу, на победу. Аль тебе твоя княжецкая спесь дороже судеб Руси? Аль забыл, что и твоего предка князя Михайлу в Орде лютой смерти предали?