Зори над Русью
Шрифт:
— В том и беда! Чтоб Орду одолеть, спервоначала надо своих князей обуздать. Вон Митрий Иваныч на князей посягает, то благо.
— Потому и поборы его терпим.
— А тяжко, — всхлипнула женщина, — пить–есть надо. Ребятишки ревмя ревут, а денежки наши в Орду уплывают.
— Не только в Орду. Купцы и бояре не прозевали, нажились на нашей беде. С меня запись взяли.
— С меня тож.
— Дождутся красного петуха.
— Дождутся ли? Сумнительно! Тоже и Митрий Иванович шалить не позволит, а на княжьи мечи не полезешь.
— Скудно и тяжко черному люду, а вон попам раздолье, с них царь дани брать запретил…
Внизу у моста Дмитрий остановился.
— Попрощаемся, Дуня.
Княгиня, прильнув к нему, шепнула:
— Смотри, помни…
Он сразу понял недомолвку.
— Не горюй, все ладно будет. — И, наклонившись к уху жены, шепнул: — Ты уж как–нибудь расстарайся, чтоб сын был.
Она вспыхнула, опустила голову. Дмитрий поцеловал ее в завиток волос, выбившийся на виске из–под плата…
«Удержать его! Не пустить! Нельзя. Уже далеко он, на мосту, взглянуть бы в последний раз!»
Но не глядят глаза, слезами их залило, только стук подков слышен…
У каждого свое. Недалеко от моста стояла Настя, тоже глядела на уходящих, искала взглядом Семена, и тоже слезы текли у нее по щекам. Ваня чувствовал, как рука матери все крепче сжимает его руку. Ему плакать нельзя — воин, то есть будет воином; он и не плакал, ну, а если пришлось носом шмыгать, так его ли в том вина?
«Вон Аленка улыбается дяденьке Фоме, машет ему платком. Дядя Фома веселый, кивает, и Аленка веселая… Но почему же она тем же платом, которым сейчас только что махала, вдруг глаза утирает?»
У каждого свое. У каждого свое горе.
17. НА ЖИВЦА
Травы еще не успели отцвести. Вечерами нагретая за день степь обдавала путников медовым духом. Кажется, что может быть лучше степи в пору раннего лета, но москвичам было не до красот. Для них степь лежала враждебным, диким полем, откуда надо ждать только беды. Вот и сейчас князь Дмитрий, остановив коня, смотрел на желтое облачко пыли, клубившееся вдалеке.
— Вокруг нас кружат, — сказал Семен Мелик, подъезжая.
Князь не откликнулся, смотрел.
— Только того и жди, что нападут, — продолжал Семен.
— Вели воинам быть наготове, — сквозь зубы промолвил князь.
— Давно все готовы, княже, кольчуги и шеломы надеты, колчаны открыты. Пусть сунутся, мы их…
— А зря!
И князь и Мелик обернулись. Сзади стоял Фома, улыбался беспечно.
— Что зря, Фома?
— Зря ждете, когда поганые сунутся.
— А по–твоему как же? — нахмурился князь.
— А по–моему, княже, щуку надобно на живца ловить. — Фома ухмыльнулся, мигнул: — Вишь, впереди овражек с леском, здесь живца и оставить на приманку.
— Ой, Фома!
— Да уж будь, княже, спокоен.
Фома и Семен отъехали в сторону, пошептались, потом Семен поскакал вперед, а Фома к хвосту обоза. По знаку князя обоз двинулся дальше. Вот и овраг, и шелест листвы над головой. Лес не лес, так, перелесок, а хорошо. Нет, ни на какие степи не променяют северяне даже плохонький лесок. Почти весь обоз уже скрылся в лесу, когда перед самым оврагом у последнего воза свалилось колесо. Обоз продолжал неторопливо двигаться вперед, и вскоре в пустой степи около одинокого воза остались три человека: возчик да два воина. И тотчас из глубины степи стало приближаться пыльное облачко.
Поздно, ах как поздно заметили люди у воза мчавшихся на них татар. Они заметались, но вскоре поняли: «Не уйти!» Покорно стали на колени.
Ордынцы налетели с веселым гиком. Мигом перевязали людей, бросились к возу, но развязать поклажу не поспели.
С треском ломая сучья, из леса вылетела на них сотня Мелика. Ордынцы забыли и о пленниках, и о добыче, кинулись врассыпную, следом скакали москвичи.
— Попались на живца, сволочи! — орал на всю глотку Фома, подгоняя своего коня.
Семен недолго преследовал ордынцев. Вечерело, а на ночь глядя скакать в глубь степей опасно. Запела труба. Воины, пустив для острастки по стреле, повернули обратно. Фома не повернул.
— С цепи сорвался чертов сын… — ругался Семен. — Карп, слышишь, Карп, возьми пяток людей, скачи следом.
— Может, еще раз потрубить? — спросил Никишка.
— Пустое! Сейчас архангел трубным гласом на Страшный суд позови Фому — он не остановится, еще, гляди, облает архангела, а уж нас, грешных, и подавно. Гляди, настигает Фома татарина!
На самом деле, Фома догонял и уже мог достать ордынца копьем. Видя это, он отшвырнул копье.
«Штоб не смущало!»
Конь еще немного наддал, и Фома поравнялся с татарином. Тот повернулся. Фома успел разглядеть хищный оскал врага, а боевого топорика, занесенного над головой, Фома не видел, не поберегся, но, раньше чем татарин успел опустить топорик, сам хватил его кулаком по уху. Нелепо взмахнув руками, ордынец повалился с седла.
На всем скаку Фома спрыгнул с коня, выхватил меч, бросился к врагу. Тот лежал без движения.
«Убил? Нет, дышит!»
Фома легонько потолкал его носком сапога.
— Эй, как тебя, очнись!
Услышав родную речь, татарин вздрогнул, открыл глаза.
— Отвечай, — Фома приставил острие меча к горлу пленника, — как звать? Кто твой мурза? Кто тя разбойничать послал?
Кося взглядом на меч, пленник ответил:
— Псу волка не понять. Над тобой князь, а надо мной нет хозяина. Вам на Руси отколь знать, а в Орде о разбойнике Али знают!
Фома опустил меч.
— Чаю, с веселой жизни ты в разбойники пошел!