Зори над Русью
Шрифт:
— Что за беда?
— Беда аль нет, не знаю, а, не спрося броду, в воду лезть нечего. Обожди, надо разведать.
Семен соскочил с коня, подошел к новгородцу, сидевшему на лавке около забора.
— Эй, друг! Почему вече собралось не на месте?
Новгородец нехотя повернул голову.
— Приезжий?
Семен кивнул:
— Да.
— Отколь наши порядки знаешь?
— Я в Новом городе не впервой.
— По торговому делу?
— Нет, с грамотой к посаднику.
— Ну и поезжай к посаднику. Вон он на площади.
Семен почуял в ответе плохо скрытую вражду. Спросил без обиняков:
— Аль неладно у вас в Новгороде?
— Не твоя печаль, — оборвал новгородец и закрыл глаза, точно ему на Семена и глядеть тошно стало. Откинув голову, он приткнулся затылком к забору и застыл, замер, только под задранной бородой изредка двигался кадык. Семен вгляделся: лицо серое, на тонкой шее кожа висит складками, глаза запали, и как–то сразу все понял, повернулся, пошел к обозным телегам. Мимоходом увидев нетерпеливый взгляд Тютчева, предупреждающе поднял руку:
— Не замай!
Покопавшись в телеге, Семен вернулся к новгородцу с караваем хлеба.
— Ну–тко, дядя, отведай нашего московского.
Новгородец вздрогнул, открыл глаза.
— Вижу, вижу, оголодал, — говорил ему Семен.
В лице мужика что–то дрогнуло, будто заплакал он, но глаза остались сухими. Схватив каравай, он отломил краюшку, давясь, принялся глотать непрожеванные куски, а сам, тревожно озираясь, запрятывал каравай под кафтан.
— Ребятишки дома у меня…
Потом шепнул Семену на ухо:
— Не ходи к святой Софии! Не ходи! Там москвич может и головы не сносить.
Семен расправил плечи, засмеялся:
— Посмотрел бы я на того новгородца, который посмеет на послов московских напасть. Ты зря не пугай.
Мужик вцепился Семену в рубаху.
— Да не пугаю я! Аль не видишь: у святой Софии боярское вече собралось, мы, вишь, не желаем у тверичей Торжок отбивать.
— Испугались господа новгородцы!
— Нет, иное! Князь Михайло подвоз хлеба перехватил. Ныне в Новом городе хлеб дорог, меньшим людям от того зло, а вятшим благо. Мы втридорога хлеб продаем, мошны набиваем.
— Кто мы–то? Что–то не похоже, чтоб ты боярином или купцом был.
— Я? Я–то, конешно, боярский холоп. Вон мне боярин Онцифор Жабин приказал быть у святой Софии, я и пришел, как не пойдешь. А только тошно мне слушать боярскую брехню. Плетут тенета народу, а послушать, так о Новгороде пекутся. Вишь, с князем–де Михайлой бороться мы немочны. Срам! Ну да ничего! Бог даст, бока нам наломают.
— Кому нам–то?
— Кому? Коли до драки дойдет, то мне попадет всяко раньше, чем боярину Онцифору. Для того он меня сюда и пригнал. Будь я вечником, ушел бы за Волхов, там вольные люди на Ярославовом дворище собрались. Там с Михайлой Тверским мириться не хотят! Впрочем, и там не без сучьих сынов. Вон боярин Александр Аввакумович ныне с боярами разлаялся и, к народу за Волхов пошел. А почему? В Торжке у него онбары, а тверичи, не будь плохи, онбары те повыгребли. У Сашки заместо товаров одни ключи остались. Сашка, само собой, взвыл.
Подталкивая Мелика в спину, мужик твердил:
— Туды поезжайте, за Волхов, переулочком.
Семен только головой покачал, подошел к коню, вскочил на седло, повернул в переулок. За ним тронулись остальные москвичи. Мелик тревожно озирался по сторонам.
«Весь переулок в сажень шириной, в такой щели нападут — беда!»
Однако ничего, обошлось. Дома расступились, за углом блеснул Волхов. Новгородец сказал правду: переулок выводил к мосту. «Но что это?»
Семен, натягивая удила, начал пятить коня за угол последнего дома. Рука сама потянулась к мечу, и, лишь тронув рукоять, Семен опомнился, отдернул руку.
— Что такое? Что такое? — твердил Тютчев.
Но Семен молчал, глядел, как толпы народа валили с Софийской площади навстречу толпам, катившимся с того берега. На мосту они столкнулись. Рев повис над Волховом. Какого–то новгородца вскинули над толпой, швырнули в воду…
— Что такое? — повторил Захар.
Мелик наконец оглянулся. В глазах у Семена плясали веселые искры.
— Гляди, два веча сошлись. Господа новгородцы друг друга кулаками вразумляют. Теперь смотри, чья возьмет…
7. НА ВОЛХОВСКОМ МОСТУ
— Бей, братцы, боярских приспешников!
— Круши ребра!
— Ой, други, раскровянили!
— Сашка, очумел? Своих бьешь!
В самом деле: Александр Аввакумович, норовя ударить противника покрепче, так развернулся, что с двух приятелей шапки сшиб, а третьего и совсем употчевал, угодил кулаком в глаз. А кулак в рукавице, а в кулаке медная гирька зажата. От такого кулака глаз сразу заплыл багровым фонарем.
Не успел Александр Аввакумович оглянуться да плюнуть с досады, как ему самому в челюсть въехали. Сашка взревел зверем и давай ломить.
Прячась за своих холопов, Онцифор Жабин кричал:
— Сашка, срамник! На лучших людей пошел, с голодранцами связался. Эх ты, боярин! Рожу те разбили, жди — башку оторвем!
На Сашкином пути встал ледащий мужичонко. Сзади его толкал Онцифор:
— Вдарь!
Мужичонко вдарил. В ответ Александр Аввакумович хватил его кулаком под вздох. Мужичонки как не было, скрючило его в три погибели, повалился на помост. Так и вышло по слову, которое он Семену Мелику сказал: до драки дошло — попало ему раньше, чем боярину Онцифору. Но и сам боярин драки не миновал. Столкнувшись лицом к лицу с Сашкой, он злобно захрипел:
— На своих пошел, вражий сын!
Александр Аввакумович на мгновение остановился.
— Не гоже мне бить тебя, боярин, иди прочь!
— Сам, сам иди! — Боярин прыгнул на Сашку, тот вздернул удивленно левую бровь.
— Ты это что ж? С ножом!
Уже не щадя боярского чина, Александр Аввакумович встретил Жабина сокрушительным ударом. Онцифор опрокинулся. Сашка шагнул через него, но далеко не ушел, кто–то из боярской челяди огрел его по затылку балясиной, выдранной из перил моста. Александр Аввакумович закачался. Второй удар кинул его через полуразрушенные перила моста в Волхов. Вода заставила опомниться. Ухватился за осклизлую сваю, сорвался. Быстрое течение понесло. Рядом какой–то муж новгородский попытался выплыть, ловил ртом воздух, хватал окровавленной рукой пустое место, потом, будто кто утянул его, ушел вглубь, и только пузыри по воде понесло.