Зори над Русью
Шрифт:
Мюрид, уже потянувшийся к кумысу, остановился, оглянулся на Иляка.
— Орды? Нет орд! Пусть Дмитрий своими силами управляется. Мне орды против Мамая нужны.
Князь Иван, еле сдерживая улыбку, глядел на Иляка:
«Ну кот, чистый кот, у коего мышь из–под носа ушла. Так тебе, кривому черту, и надо! Ишь какой прыткий, сразу же: «Чьи орды брать?» Не вышло! Не вышло!» — все еще стоя на коленях, радовался князь.
В горле у Мюрид–хана уже булькал кумыс.
18. НОЧНОЕ НЕНАСТЬЕ
Давно ли, кажется, перед князем Суздальским открылись отраженные в тихой Клязьме стены Владимирского собора!
Давно ли, стоя на струге, он не вытерпел — стал втолковывать варвару и азиату, цареву послу Иляку, о высоком искусстве строителей этого дивного храма.
Все напрасно!
Как Иляка не проймешь красотой городов русских, так в судьбу не уговоришь…
А дождь так и льет, все небо закрыло тучами. Такая тьма в лесу, что даже мурза Иляк притих, а уж на что лют ругаться.
Дмитрий Костянтинович откидывает плащ, оглядывается.
Там, где остался Владимир, сквозь летящую дождевую пыль пробивается слабое зарево.
Князь отворачивается, накрывает голову плащом и опять, в который раз, вспоминает, силится понять происшедшее.
Все шло хорошо. Привез Иван Белозерский ярлык на княжение Володимирское. С ним мурза Иляк с тридцатью татарами. Князь Иван сразу уехал, сказал, что домой, в Белозерск, а на самом деле, как донесли, в Москву свернул.
Дмитрий поднимает голову, вглядывается в темную муть впереди. Не отсюда ли все беды пошли? Ускакал Белозерский князь, значит, в удачу суздальцев не верил.
Дмитрий опять тяжело задумывается, бормочет:
— Ускакал! Как сглазил все! Только нет! Разве потом удачи не было?
И вновь встает в памяти Дмитрия солнечный зной полдня, когда он явился во Владимир.
Веселый был день, а кончился он и того веселее — пиром. Впрочем, трудно упомнить, что было потом — все семь дней, пока сидел на великом княжении, пировал, с пьяных же глаз навстречу московским ратям полез. Семь дней пировал, пять дней воевал, а теперь пришлось ненастной ночью уходить лесами восвояси, в Суздаль, а во Владимире снова Митька Московский засел.
Вновь оглянулся князь на тихо полыхавшее зарево.
Хорошо еще, если только во Владимире, а если следом идет?! Беда! А с него станется!..
Над самым ухом князя мурза Иляк вдруг айкнул как–то по–своему — гортанно, испуганно схватил князя за плечо.
— Что это?
Мокрые пальцы татарина мелко дрожали.
— Чего ты испугался, мурза? — спросил князь, а у самого сердце бессильно упало.
— Свет! Свет!.. Земля… дорога светится! — повторял Иляк, крепко сжимая плечо князя.
В самом деле, по обеим сторонам дороги во тьме тлело слабое синеватое свечение.
Дмитрий скинул с плеча руку татарина.
— Гатью едем. Чего ты боишься, Иляк?
— Свет! Свет! — твердил мурза.
— Говорю — гать, — повторил Дмитрий, — хворост поперек дороги навален, землей прикрыт, с боков концы видны, хворост старый, гнилой, а гнилушка всегда в такую мокреть светится.
Татарин ничего не понял, ехал где–то близко сзади, бормотал свои молитвы, сдавленным голосом поминал Аллаха.
Слушая его, князь почувствовал, что и ему не по себе от этого тихого света, а тут еще холодная капля упала за шиворот, наводя дрожь, покатилась по хребту.
Иляк понемногу затих, зато далеко позади, там, где терялся хвост отходящих суздальских полков, раздались крики.
Князь остановил коня. Иляк в темноте наткнулся на него, встал тоже. Стали слушать.
Сперва было слышно лишь хлюпанье копыт по дорожной жиже да шум ветра в лесу, потом явственно донеслись крики и лязг оружия.
«В такую ночь, в такую непогодь Дмитрий Иваныч следом идет!» Тут же Дмитрий Костянтинович заметил, что впервые, невольно для себя, мысленно назвал соперника не Митькой, как привык называть, а Дмитрием Иванычем, и тут же понял, что Суздалю с Москвой больше не тягаться.
Дмитрий Костянтинович с ненавистью оглянулся на Иляка. От промокшего халата мурзы пахло псиной. Дмитрий поехал вперед, забыв и про страхи свои: все равно теперь! За ним тронулся присмиревший Иляк, все еще косясь на светящиеся гнилушки…
Придя в Суздаль, город подняли набатом.
С фонарями, с факелами, в непролазной грязи бежали суздальцы в кремль, тащили рухлядь. Ревели ребята. Мычала испуганная скотина. Вороньи стаи, потревоженные среди ночи, зловеще граяли в небе. Над посадами Суздаля, вокруг кремля разгоралось пламя: то суздальцы, садясь в осаду, жгли их, чтобы врагам к стенам примет делать было не из чего.
Клубы дыма, мешаясь с дождем, падали вниз на город, а Суздаль тревожно и скорбно продолжал бросать в мокрую мглу все те же медные звуки набата.
19. ТАРАН
— Навались, ребята! — крикнул Дмитрий Иванович.
Сразу же сотня воинов, спрятанных под навесом тарана, налегла грудью на балки. Снаряд заскрипел, медленно пополз к стенам Суздаля.
Навстречу со стен, с раскатов [119] башни полетели стрелы, вонзались в крышу и боковые щиты тарана; пакля на стрелах горела дымным пламенем, но бревна крыши и щитов, нарочно перед тем хорошо политые водой, не загорались.
Прошли времена, когда бояре оберегали Дмитрия от каждой стрелы, ныне князь сам знал, где нужно лезть наудалую, а где разумнее и поберечься.
119
Раскат — помост внутри башни.