Зори над Русью
Шрифт:
Сейчас, зайдя под навес тарана, князь шел вместе с воинами, приглядываясь, правильно ли идет снаряд. Тяжелое боевое бревно тарана, висевшее на цепях, чуть качалось, его острый окованный конец выдавался далеко вперед, по бревну направляли снаряд прямо на угол башни.
Стены все ближе, но тут переднее колесо попало в яму, весь снаряд осел вниз, набок, боевое бревно, звякнув цепями, качнулось в сторону, его подхватили десятки рук.
Спереди закричали:
— Вагу давай!
— Подсовывай, вывешивай, еще, еще… еще…
Таран, поскрипывая в такт тяжелому дыханию людей, вылезал из ямы.
— Навались! — страшными голосами разом гаркнули несколько глоток. Снаряд пошел вперед. Встал. На минуту все стихло, только с близких теперь стен слышались крики суздальцев да посвисты стрел, с легкими щелчками впивавшихся в крышу.
Прижимаясь к боковым щитам, чтоб не мешать людям, Дмитрий пошел вперед.
Воины начали раскачивать на цепях боевое бревно; размахи его становились все больше, наконец по команде «Бей!» бревно пошло дальше, вперед, его окованный железом конец ударил в угол стрельни. [120] Полетела щепа, видно было, как вся башня дрогнула.
120
Стрельня — башня.
Воин, стоявший первым, на мгновение высунулся из–под навеса и тут же со стоном повалился на землю, подбитый стрелами.
Дмитрий прыгнул вперед, не забыл прикрыться щитом, по которому тут же ударили две стрелы, оттащил раненого.
А таран продолжал бить все в тот же угол. Наконец, когда одно из бревен, треснув, вылетело прочь и башня со скрипом осела, сверху закричали:
— Челом бьем Митрию Иванычу! Помилуй, княже!
Еще опасаясь выйти из–под навеса, Дмитрий пристально следил, как окованные железом ворота медленно открылись, как в их темном чреве сверкнуло золото хоругвий и риз. Тогда, не таясь, князь вышел навстречу попам суздальским, которые с крестами и иконами шли к нему, Московскому князю, молить о мире и пощаде града.
Князь оглянулся. К нему спешили московские бояре, а рядом, утыканный стрелами, похожий на громадного ежа, стоял таран. Боевое бревно его продолжало мерно качаться.
20. КНЯЖНА
В открытое окно терема ветер нес черный пепел с пожарища. Дмитрий Иванович стоял у окна, глядел с высоты на погоревший Суздаль. За спиной послышались легкие, быстрые шаги. Дмитрий оглянулся. Перед ним, смущенно потупясь, стояла девушка в василькового цвета летнике, щеки ее рделись румянцем.
— Прости, князь, не чаяла тебя встретить, — проговорила она.
Князь молчал.
Она подняла на него глаза, не зная, сердиться или нет за его молчание, и поняла: князь смутился больше ее.
«Очи у нее васильковые, как летник», — только и мог подумать Дмитрий. Еле совладав с собой, ответил:
— Не чаял и я встретить тебя… княжна иль боярышня, не знаю, прости.
Девушка отмахнулась от его несвязных слов.
— Княжна я. Дуней звать…
И тут князь, увидев, как гневная морщинка легла у нее между пушистыми бровями, подумал торопливо: «Аль обидел ее чем? Дурак! Двух слов связать не смог!» А она, подойдя поближе, взглянула строго, пристально, но и со скрытым любопытством:
— Доволен, княже?
— Чем, княжна?
Собольи брови ее удивленно взметнулись.
— Он еще спрашивает! Отца моего, князя Дмитрия Костянтиновича со стола великокняжеского согнал! Посады суздальские сжег! Грамота написана, в ней отец мой тебе молодшим братом нарекся, а ты не знаешь, чем довольным быть. Бесстыжий! Холопей и тех против отца поднял. Вон вчера донесли: пока мы в осаде сидели, поместье у батюшки наши же холопы сожгли и в московские слободы подались, все дело твоих людей — атаманом у них московский сотник был.
— Какой сотник, княжна?
— Почем я знаю. Семка какой–то. Его зимой наши в полон взяли на Плещееве озере.
— Ой, княжна, сама ты не ведаешь, какую радость мне принесла. Он это — Семен Мелик!
Она еще строже посмотрела на него.
— Совесть у тебя есть, князь? Я ему про бунт, а он… хороша радость! Видимо, все вы на Москве воры, что холопы, то и князья! У отца моего седина в голове, а ты с ним тягаешься. Не рано ли, княже?
Дмитрий забыл о смущении и, когда она захлебнулась от гнева, смолкла, сказал тихо, но твердо:
— Не я тягаюсь с отцом твоим! Не я, но дело мое!
Она отвернулась, насмешливо дернула плечом и, чуть оглянувшись, через плечо же спросила:
— Что за дело такое у тебя, князь Московский? — Хотела уйти, Дмитрий шагнул вслед, спросил торопливо:
— Что стал бы делать отец твой, доведись ему сесть на великое княжение?
Она удивленно повернулась к нему. Дмитрий опять невольно проследил за взмахом ее бровей.
— Княжить бы стал… Как все. Как и ты ныне…
— Не так, княжна…
Долго говорил ей Дмитрий о Руси, о свече дела его, [121] еще дедом зажженной, о великом бремени и о долге великом своем. Кончил смущенно:
— Не сочти за похвальбу, княжна, а только быть мне кречетом до тех пор, пока стервятники степные кружат над Русью. За то и голову положу. — Со страхом взглянул на девушку: верит ли? А она сидит на лавке — не шелохнется, потом подняла к нему лицо.
— Страшное дело задумал ты, княже. — Отвернулась, помолчала, наконец вымолвила печально и смущенно:
121
Умерший в 1353 году Московский князь Семен Гордый, дядя Дмитрия Донского, в своем завещании говорит: «…наша чтоб свеча не угасла», намекая на объединение Руси, начатое еще Иваном Калитой.
— И за тебя мне страшно стало…
21. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Настя подошла к двери — скребется кто–то снаружи, отодвинула засов, приоткрыла… и тут же с воплем схватилась за сердце:
— Друг!
Пес визжал, радостно юлил вокруг, стараясь лизнуть Настю в лицо, а она, опустившись на колени, рыдала о том, кто, как сказали ей, похоронен на берегу Плещеева озера.
Так и нашел Семен Настю в сенях на полу, рядом с собакой, когда вслед за псом вошел в дом.