Зори над Русью
Шрифт:
За спиной заскрипели шаги, оглядываться не стал, пока не услышал оклик:
— Застыл?
Медленно повернул шею, разлепил смерзшиеся ресницы.
Чужой! Монах? В самом деле монах! Странник: котомка за плечами, поверх черной, засыпанной снегом рясы нагольный тулупчик. Недлинная, начинающая седеть борода.
Глухо дошел вопрос пришельца:
— Это Демьянова слобода?
Ответил не сразу, с заминкой:
— Она самая…
Пошли рядом. Монах, помолчав, спросил:
— Фомка–станишник от вас не сбежал?
— Не, пошто ему бегать? Он и тут не унывает. Ныне из первых подмастерьев у Демьяна стал. Да вон он сам на коне у кузни сидит.
Внутри кузницы полыхало огнем. Демьян ворошил угли; красные отсветы падали ему на лицо и грудь: казалось, борода его в огне. Вдруг мастер опустил клещи, выпрямился.
— Фомка!
— Тута я.
— Не зевай!
Фомка подался вперед.
— Сам не зевай, не перекали грехом.
Но Демьян уже показался в дверях, держа клещами раскаленный клинок.
— Живей!
Фомка ловко перехватил клещи, ткнул коня пятками лаптей, гикнул и, размахивая над головой огненным мечом, помчался вокруг озерной чаши, в которую все обильнее лилась вечерняя, темнеющая синь.
Монах остановился, хмуро проводил глазами Фому, потом повернулся к Демьяну.
— Эй, мастер, что за колдовство у вас творится? Бесов тешите!
Демьян оглянулся, не спеша снял шапку, пошел к монаху, но не успел он сделать десятка шагов, как откуда–то из переулка вывернулась баба, рысцой подбежала к пришельцу.
Бориско только вздохнул:
— Ну, пропали!
— Ты, монах, какое слово вымолвил? Бесов тешим! Сам бес! Сам! Сам! Сам! Да будь у меня муж не дурак, он бы тебе за эдакие слова да в переносицу.
Подошел Демьян, но слова сказать ему баба не дала, накинулась на мужа:
— Ах, дурак! Ах, пьяница! Монах его облаял, а он с ним честно…
Демьян начал понемногу пятиться, закрывая лицо рукавом: баба слюнями брызгала. За ее криком почти не слышно было, как он басил:
— Постыдись людей, жена. Прохожий человек — гость нам. По русским обычаям, гостя привечать надлежит.
— Привечать?! — баба уперлась кулаками в бока.
— Пропал мастер, — чуть слышно посочувствовал Бориско.
— Нашел гостя! Дурень! Такому гостю башку проломить, а ты… — Баба задохнулась и вдруг ласково: — Да Демьяша, да хоть обругай его, — и опять яростно взвизгнула: — Не то я сама ему зеньки повыцарапаю!
Демьян слабо отмахивался от бабы рукавицей.
— Да, бывает, — сказал вдруг доселе молчавший монах. — Смирен топор, да веретено бодливо!
Баба за криком не разобрала, кто сказал, накинулась на Бориску:
— Это я бодливо веретено? Ах ты!..
— Бориско, брысь! Слопает! — рявкнул со смехом Демьян. А баба тем временем выдернула из сугроба лопату.
— Я те дам веретено! Я те дам бодливо!..
Не дожидаясь, когда баба начнет драться, Бориско повернулся, побежал. Баба за ним.
— Ух, убежала! И то ладно, — облегченно вздохнул Демьян. — А ты, отец, к нам пришел, так хозяев не порочь. Да мы, ей–богу…
— Не божись! Кайся! Что такое вы тут творите?
Демьян помрачнел.
— Што творим, не твое дело! Я на тя не серчаю, но штоб тайны мастерства нашего те раскрыть? Дожидайся! — Шагнул вперед тяжелый, темный, но только тут, подойдя вплотную, кузнец разглядел лицо монаха, осекся на полуслове и, точно его кто по подколенкам ударил, рухнул в снег.
— Отче Сергий, прости! Не признал в темноте.
— Кайся!
— Каюсь, отче, не признал, обидел.
— Не то! В колдовстве кайся!
— Да отче, мы ничего…
— Берегись! — Фомкин конь мчался тяжелым скоком, далеко назад выбрасывая снег из–под копыт.
— Берегись! Тпррру!
— Второй колдун пожаловал. Где твой меч огненный?
— Чаво? Меч? Меч остыл, — Фома швырнул клинок в снег. — О каком колдуне речь? Он колдун? — Подошел к мастеру, ухватил за шиворот, поднял с колен, только крякнул. — Чижол кузнец! — И к Сергию: — Ты где колдовство нашел? Што глядишь? Ты меня не пепели оком: я не пужливый. — Потом наставительно: — То не колдовство, а закал. Вам, монахам, сдуру везде черти чудятся.
— Легше, легше, Фомка, — дернул его сзади Демьян: — Сергий Радонежский пред тобой.
— Сергий? Коли так — добро. Сергий поймет: он хошь и угодник божий, но не юрод, ведомо — муж он умный.
Обратился к Сергию:
— Ковать тебе доводилось?
Игумен начал понимать, что бесами пугнул он напрасно: такого черномазого этим не проймешь. Этот и в пекле сатану за бороду ухватит: бывалый. Невольно подивился на Дмитрия: зорок князь на людей! Вот разбойник, душегуб, а главное в нем — непокоримость. Этот и в рабьей шкуре вольным останется. Сергий уже дружелюбно кивнул:
— Ковал.
— Ин ладно: поймешь! Калил?
— Бывало.
— Калил небось попросту? В воду?
Опять утвердительный кивок.
— А мы по арабской науке ветром калим, потому кует Демьян не простые мечи, а булатные!
Сергий поднял из снега меч, вошел в кузницу, поскоблил окалину, склонясь к огню, рассмотрел узорный рисунок металла, поднял голову.
— Истинно! Булат! По клинку узорочье идет.
Демьян взял клинок из его рук.
— Тож и я думал, дескать, премудрость не велика: все дело в узоре. Полагал так: шерсть скатай — войлок сделаешь, в металле волокна сомни, спутай, проковав, его многократно, — будет железный войлок, сиречь булат. Так и ковал. Узор тот, а ни лысого лешего не получалось. Ведь булат! Шелом или там панцирь под ним — как скорлупа яишная. Ну–ко, Фомка, покажи!
Фома распахнул полушубок, из простых грубых ножен, болтавшихся у него на поясе, выдернул небольшой кинжал, вырвал клок шерсти, бросил в воздух, на лету рассек его надвое.
Сергий задохнулся от волнения.
— Ну, умельцы! Сокровенную тайну разгадали! Как же? Как?
— Это он, — Демьян кивнул на Фому. — Увидел он, что бьюсь я над булатом, и надоумил: в Орде заприметил, как тамошние кузнецы эдак вот на ветру калят. Мы так же попытались, но выходило разно: то хорошо, то худо. Над озером туманы, сырость. Мешало. Морозцем подсушило — в самый раз пошло.