Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
— Успокойся, — ласково сказал врач. — Мы сейчас их заставим замолчать. — И, взяв его под руку, отвел в соседнюю комнату.
Тыгыст, плача, пошла за ними. Остальные сочувственно причмокивали и качали головами: «М-да!» Госпожа Амсале раз десять при этом повторила:
— Ой, горе, ой, горе!
— Ты мне дашь лекарство? — спросил Гьетачеу врача, когда они остались одни.
— Да.
— И они замолчат?
— Да, замолчат!
— Не будут кричать мне: «Реакционер! Реакционер!»?
— Нет, не будут. Они замолчат!
Доктор
Гьетачеу послушно сунул их в рот, снова спросил:
— Значит, крик прекратится, его совсем больше не будет?
— Абсолютно.
— И я засну?
— Моментально и глубоко.
Его положили на кровать госпожи Амсале. Врач повернулся к Тыгыст:
— Перестань плакать, бодрись! Все будет хорошо! Он, видно, перенапрягся. У меня то же самое. Я сам принимаю это лекарство. Помогает. Это успокоительное. После него хорошо спится, и наутро чувствуешь себя нормально.
Утирая слезы, Тыгыст спросила:
— Ты думаешь, с ним ничего серьезного?
— Поверь мне, он вполне здоров, — успокаивал ее врач.
— Ты же видел, какой он! Разве не слышал, что он говорил?
— Ничего страшного. Возбудился, вообразил невесть что. Ему надо отдохнуть, и все будет в порядке. Не беспокойся, завтра он проснется свежий, бодрый.
Ей трудно было поверить в это.
Деррыбье надеялся избежать кровопролития. Когда его отряд приблизился к лавке, где должна была находиться Хирут, он распорядился до особого приказа не стрелять. Окружив лавку, бойцы заняли позиции. Деррыбье взял мегафон и стал кричать:
— Эй, в лавке, вы окружены! Мы обращаемся к вам с революционным требованием: сдавайтесь! Выходите по одному, без оружия.
С небольшими интервалами он повторил это обращение несколько раз. Однако ответа не последовало. Из лавки не доносилось ни звука, словно там никого не было; правда, свет вдруг замигал и погас. В соседних домах тоже стали тухнуть огни. Стало совсем темно и тихо. Тесемма лежал на земле. От волнения учащенно билось сердце. Он шепнул Деррыбье:
— Как ты думаешь, что они делают?
Деррыбье тоже охватила тревога.
— Откуда я знаю? Будем ждать, хоть всю ночь. В конце концов они попытаются выйти. Они окружены, и им не убежать. Я надеюсь, до крайности не дойдет.
— Я же тебе говорил, что Лаике — сущий дьявол. Он лучше умрет, чем добровольно сдастся.
— Такой уж он неустрашимый? Ты его давно знаешь?
— Относительно. В Организации христианской молодежи он был известен своими успехами в тяжелой атлетике. Ты даже представить себе не можешь, как он гордился своей мускулатурой. Я не видел другого человека, который был бы так влюблен в себя. Он жесток и решителен. Подавляет многих своей волей. Может быть, из-за этого мы и примкнули к его ячейке. О его отце шла дурная слава. Когда-то он был рабом, которого использовали при охоте на диких зверей. Потом ему удалось откупиться. Разбогател же он на торговле слоновой костью. Во время итальянской оккупации он воевал, только неизвестно, на чьей стороне. После войны ему удалось всех убедить, что он якобы действовал в стане врага, помогая партизанам. За военные заслуги — наверно, не обошлось без подкупа — ему даже присвоили высокий титул. Ну а когда разразилась революция, он сколотил банду, выступал против новой власти. Бесчинствовал, пока не погиб. Насколько я знаю, сын жаждет отомстить за отца. Он переполнен злобой.
— Посмотрим, — сказал Деррыбье. — Вряд ли человек, который влюблен в себя, пойдет на смертельный риск.
— Я боюсь за Хирут. Она безрассудна. Играет с опасностью. Теферра из-за нее попал в эту историю. Несчастный парень любит ее без памяти.
В то время как Деррыбье и Тесемма лежали, переговариваясь, Лаике в подвале лавочки, словно разъяренный лев, метался из угла в угол. Он ни на мгновение не присел после того, как им предложили сдаться. Его смуглое лицо было покрыто крупными каплями пота, копна жестких курчавых волос всклокочена.
Теферра, неестественно бледный, повторял:
— Вот и конец, чему быть, того не миновать. — Он облизывал пересохшие губы.
Все, кто находились в подвале, были сильно напуганы. Кто-то, забившись в угол, тихонько всхлипывал. Другие нервно поправляли волосы, одежду, хватались за оружие. Их глаза лихорадочно блестели. Лица людей посерели.
— Сколько веревочке ни виться… — причитал Теферра.
— Заткнись ты! — прикрикнула на него Хирут. — Чего одно и то же твердишь? Лучше придумал бы, как отсюда выбраться. Еще не все потеряно. Главное — не паниковать. Не может быть, чтобы не было никакого выхода.
Теферра, открыв рот, некоторое время внимательно смотрел на нее, затем твердо сказал:
— Кончились шуточки, моя красавица! Ты хорохоришься, но мы сейчас перед лицом смерти. Может, через минуту нас уже не будет на этом свете. Не будет! Понимаешь?! Мы обратимся в прах. Ясно тебе? Выхода у нас нет. Пойми ты! Мне все безразлично. Я жил ради тебя. Теперь окончилась моя игра в прятки.
Вены у него налились кровью. Сердце наполнилось отчаянной храбростью. Как ни странно, теперь он не испытывал страха, он был спокоен, как человек, которому нечего терять.
— Почему бы нам не позвонить в другую ячейку, не попросить подмоги? Только так мы сможем выбраться отсюда. — Голос Хирут дрожал.
— Сдаваться надо. Я не хочу умирать. На кого я мать оставлю? Сдаваться! — истерично выкрикнул какой-то юнец и бросился к лестнице.
— Стой, сопляк. Струсил? — Лаике преградил парню дорогу и ударом кулака свалил его на пол. Тот, размазывая по лицу сочащуюся из носа кровь, на четвереньках пополз в дальний угол. Оттуда еще долго доносились его всхлипывания.
— Кто еще надумал сдаваться? — грозно вопросил Лаике. Ответом ему было гробовое молчание. — Эх вы, трусы! Какая у вас гарантия остаться в живых, если вы сдадитесь? Никакой! Расстреляют вас всех. Умереть трусливо или погибнуть геройски — вот в чем выбор. Я предпочитаю последнее. Но сейчас важно другое. По чьей вине мы оказались в таком положении? Я думал об этом. Среди нас есть предатели. Вот они. — Лаике показал пальцем на Хирут и Теферру.
— Мы предатели?! — воскликнула Хирут; глаза у нее округлились.