Зов Ктулху
Шрифт:
Был с ними мальчик-сирота с черным котенком. Чума не пощадила малыша, оставив ему в утешение только черный пушистый комочек. Но для ребенка и черный котенок был отрадой. Мальчонка, которого темнокожие странники называли Менес, чаще улыбался, чем плакал, играя с резвым котенком на ступеньках странно разрисованного фургона.
На третье утро в Ултаре мальчик хватился своего котенка и горько заплакал. На рыночной площади горожане рассказали ему про старика и старуху, про ночные кошачьи вопли. Услышав их рассказ, мальчик задумался, а потом произнес молитву. Протянув руки к солнцу, он молился на чужом языке, непонятном горожанам. Собственно, они и не пытались понять мальчика: все стояли, задрав голову к небу и дивились, какие причудливые формы принимают облака. Удивительно, но стоило
В тот вечер приезжие покинули Ултар, и больше их никогда не видели. А местные жители всполошились: во всем городке не осталось ни одной кошки. Все коты и кошки как сквозь землю провалились – большие и маленькие, черные, дымчатые, рыжие, белые, полосатые. Старый бургомистр Крэнон божился, что кошек увезли темнокожие в отместку за убитого котенка Менеса, и проклинал чужестранцев и мальчишку. Но Нит, тощий нотариус, заявил, что у него на подозрении старик со старухой: все знают про их ненависть к кошкам и возрастающую дерзость. Тем не менее никто не решился обвинить в убийстве зловещую парочку, даже когда маленький Атал, сын хозяина гостиницы, поклялся, что видел кошек в их распроклятом дворе. По его словам, все кошки парами ходили вокруг стариковой лачуги, будто совершая какой-то неслыханный звериный обряд. Горожане не знали, стоит ли верить рассказу ребенка. Конечно, злодеи могли колдовством умертвить всех кошек, но уж лучше дождаться, когда они выйдут из своего мрачного пакостного двора.
Подавив бессильную злобу, ултарцы уснули, а наутро – хотите верьте, хотите нет – все кошки Ултара сидели у родных очагов. Большие и маленькие, дымчатые, рыжие, белые, полосатые – все до одной! Все они были сытые и гладкие на вид и блаженно мурлыкали. Горожане только диву давались, пересудам не было конца. Старый Крэнон снова божился, что кошек увезли темнокожие: от стариков они бы живыми не выбрались. Все сошлись на одном: кошки не ели мяса и не пили молока – вот в чем загадка. И два дня кряду сытые ленивые кошки Ултара, не притрагиваясь к пище, дремали у очага или на солнышке.
Прошла неделя, и жители городка спохватились, что вечерами в лачуге под развесистыми дубами не зажигают свет. Потом тощий Нит заметил, что старик и старуха не показывались на людях с тех пор, как пропали кошки. Еще через неделю бургомистр преодолел свой страх и решил наведаться в тихую обитель по долгу службы. Но он предусмотрительно взял с собой двух свидетелей – Шэнга, кузнеца, и Тала, резчика по камню. Они сломали тонкую дверь, и вот какая им открылась картина. На глинобитном полу лежали два чисто обглоданных скелета, а по темным углам ползали странные жуки.
В городке начались пересуды. Следователь по уголовным делам Зат долго совещался с Нитом, тощим нотариусом. Потом он буквально засыпал вопросами Крэнона, Шэнга и Тала. Допросили даже маленького Атала, сына хозяина постоялого двора, и дали ему в награду леденец. Разговор шел о старике и старухе, о темнокожих странниках, приехавших в фургоне, о мальчишке Менесе и его черном котенке, о молитве Менеса и облаках на небе во время молитвы, об исчезновении кошек и о том, что нашли в лачуге под дубами в проклятом дворе!
И в завершение всех дел горожане приняли закон, о котором толкуют торговцы в Хатеге и путники в Нире, – закон, запрещающий убивать кошек в Ултаре.
Селефаис
Во сне Куранес видел город в долине, морской берег вдали и снежную вершину горы над морем. Во сне пестро раскрашенные галеры, отчалившие из гавани, плыли в дальние края, где море смыкается с небом. Во сне он и получил имя Куранес: когда он бодрствовал, его звали иначе. Вероятно, он не случайно придумал себе другое имя: Куранес был последним в роду и остро чувствовал свое одиночество в многомиллионной равнодушной лондонской толпе. Не так уж много людей с ним разговаривали и обращались к нему по имени. Его деньги и земли – все ушло в прошлое, и ему было безразлично, кем он слывет меж людьми. Куранес предпочитал грезить и писать о своих
Немногие сознают, какие чудесные горизонты раскрываются в историях и мечтах юности. Дети, слушая и мечтая, осмысливают все лишь наполовину, а когда уже взрослыми мы пытаемся что-то вспомнить, воспоминания получаются скучными и прозаичными, ибо мы уже отравлены ядом жизни. И все же некоторые просыпаются, увидев во сне диковинные фантазии – зачарованные горы и сады, фонтаны, поющие на солнце, золотые пики гор, обрывающихся к ласковым морям, долины, простирающиеся вокруг спящих городов из камня и бронзы, удальцов, разъезжающих на белых лошадях, покрытых попонами, по опушкам густых лесов. И тогда мы догадываемся, что заглянули в прошлое, в мир чудес, через ворота из слоновой кости, открытые для нас прежде, когда мы еще не были так мудры и несчастны.
Куранес внезапно обрел старый мир своего детства. Ему снился дом, где он родился, большой, увитый плющом. В этом доме жили тринадцать поколений его предков, там он мечтал умереть и сам. Благоуханной летней ночью при луне Куранес тайком пробежал через сады, спустился вниз, по террасам, мимо старых дубов в парке, и вышел на длинную белую дорогу, ведущую в деревню. Она была очень старая на вид, с развалившимися домами на околице, будто начинающая убывать луна. Куранес невольно задумался: что же таится в домах с островерхими крышами – сон или смерть? Улицы поросли осокой, а дома смотрели на него туманным взглядом оконных стекол либо пустыми черными глазницами. Куранес нигде не останавливался, будто шел к указанной цели. Он не проявлял своеволия, опасаясь, что все вдруг окажется иллюзией, как мечты и устремления повседневной жизни, никогда не приводящие к цели. Потом он прошел по улице, спускавшейся вниз, к обрыву, и внезапно оказался на краю света, у бездны, где стояла и деревня, и весь мир. Дальше открывалась взору бесконечная пустота, не отзывавшаяся эхом, и небо над ней было пусто, оно не освещалось даже ущербной луной и мерцанием звезд. Вера побудила Куранеса сделать шаг вперед, и он полетел вниз, все дальше и дальше, минуя тьму, неприснившиеся сны, слабо светящиеся сферы, былые сновидения и крылатых смеющихся эльфов, которые, казалось, высмеивали всех мечтателей мира. Потом Куранес разглядел во тьме ущелье и город в долине, сверкающий вдали на фоне неба, моря и снежной вершины горы, обрывающейся к морю.
Куранес проснулся в тот же миг, как увидел город, но ему хватило и мига. Он сразу узнал Селефаис, город в долине Оот-Наргай за Танарианскими горами. Там его дух бродил целую вечность – тот час давнего летнего полдня, когда он убежал от няньки и заснул возле деревни, убаюканный теплым ветерком с моря и плывущими над горой облаками. Когда его нашли и разбудили, он отбивался изо всех сил, потому что во сне должен был отплыть на золотой галере в чудесные края, где море смыкается с небом. Вот и теперь, проснувшись, Куранес почувствовал досаду, потому что нашел наконец сказочный город после сорока тоскливых лет.
Но через три ночи Куранес снова вернулся в Селефаис. Как и раньше, ему сначала приснилась деревушка, сонная или вымершая, и бездна, в которую он должен был тихо слететь. Потом снова появилось ущелье, и Куранес увидел сверкающие минареты города, изящные галеры на якоре в голубой гавани и китайские деревья гинкго на горе Аран, колышемые морским ветерком. Но на этот раз никто не выхватил его из мира грез. Как крылатое существо, он слетел на поросшую травой полянку на склоне горы, и ноги его мягко коснулись травы. Он наконец вернулся в долину Оот-Наргай, в замечательный город Селефаис.