Зов Ктулху
Шрифт:
Не стоило мне покидать дом в ту ночь, ведь среди туч уже затаились громовые раскаты, а болото в лесной чащобе сияло адским свечением. Иным был и могильный зов. Не гробница в холме, нет, тот дьявольский подвал на его обугленной вершине манил меня, будто призрачным пальцем. Едва я предстал перед пустынными руинами, в лунном свете мне явилось то, что лишь смутно виделось доныне. То был столетье как сгинувший дом, величественно открывшийся изумленному взору, и окна его сияли множеством свечей. По длинной дороге подымались кареты бостонской знати, пешком приближались напудренные модники соседских поместий. С толпой смешался и я, хоть и знал, что место мое среди хозяев, а не гостей. В залах царили музыка, смех и полнились бокалы в каждой руке. Некоторые лица были знакомы мне, хоть и видел я их уже ссохшимися, во власти смертного тлена. Среди разнузданных кутил я был самым беспутным и порочным. Бурный поток ликующего богохульства извергал
Внезапный отзвук громового раската, заглушивший гвалт скотского празднества, раздался под самой крышей, бросив тень малодушия на лица неистовствующих гостей. Языки красного пламени и пылающий жар объяли весь дом, и пирующие, пораженные ужасом кары, лежавшей за гранью бушующей стихии, дико крича, бежали в ночь. Но я остался, прикованный к креслу, ибо мной овладел презренный страх, подобного которому я никогда не испытывал. И вслед за тем я вновь затрепетал: сгорев дотла, став пеплом, что ветры разнесут на все четыре стороны, я никогда не буду погребен в гробнице Хайдов.
Не меня ли ожидает мой гроб? Не я ли должен по праву навеки упокоиться среди потомков сэра Джеффри Хайда? Я! Я получу свое посмертное наследство, даже если душе моей придется веками скитаться в поисках иного телесного пристанища, что возляжет в том пустующем алькове гробницы. Джервас Хайд никогда не разделит печальной судьбы Палинура!
Когда в глазах моих рассеялся призрак пылающего поместья, я обнаружил, что словно одержимый, с воплями извиваюсь в руках двоих мужчин, в одном из которых я узнал следившего за мной подле гробницы. Дождь лил ручьями, на юге вспыхивали молнии, еще недавно проносившиеся над нашими головами. Отец мой горестно наблюдал, как я выкрикиваю требования похоронить меня в гробнице, и убеждал тех, кто удерживал меня, обходиться со мной как можно мягче. Круг, что чернел на полу разрушенного подвала, красноречиво говорил о том, куда пришелся удар молнии, и несколько сельских жителей с фонарями пытались открыть ларчик старинной работы, извлеченный из тайника, разбитого молнией.
Отринув бесплодные и бесцельные попытки вырваться, я наблюдал, как они рассматривали сокровище, и, получив дозволение, принялись за дележку. В ларце, чьи оковы были также разбиты, было множество бумаг и ценностей, но вниманием моим владела лишь одна.
То была фарфоровая миниатюра, изображавшая молодого человека в затейливом парике, с инициалами «Дж. Х». Взглянув на его лицо, я будто бы посмотрел в зеркало.
На следующий день меня доставили в эту комнату с зарешеченными окнами, но некую связь с миром я поддерживаю благодаря моему старому, простоватому слуге, к которому я в детстве привязался и который, подобно мне, любит кладбища. Все то, чем я делился со слушателями о тех ночах, что провел в гробнице, вызывало лишь жалостливые улыбки. Отец мой, что часто навещает меня, утверждает, что никогда я не входил в окованную цепями дверь, клятвенно заверяя, что никто не касался замка уже полвека. Он также упоминает, что вся округа знала о моих прогулках, и меня часто видели дремлющим на прогалине у мрачного фасада, с полуоткрытыми глазами, смотрящими на щель в двери. Мне нечего противопоставить этим утверждениям, ведь ключ к замку я потерял той ужасной ночью. Те необыкновенные знания о минувшем, открывшиеся мне во время ночных встреч с мертвецами, он счел плодами моих длительных, всепоглощающих исканий среди старинных томов семейной библиотеки. Не будь рядом моего верного старого Хайрама, я бы и сам убедился в собственном безумии.
Но Хайрам, что верен мне до конца, верит мне и сделал то, что сделает достоянием общества хотя бы часть моей истории. Неделю назад он взломал замок на беспрестанно приотворенной двери и с фонарем в руке проник в мрачные глубины. На плите в нише он отыскал старый пустующий гроб, потускневшая пластина на котором гласила «Джервас». Мне было обещано, что после смерти я возлягу там, на погребальном ложе той гробницы.
Полярис
В северное окно моей комнаты проникает таинственный свет Полярной звезды. И все долгие часы адской тьмы она сияет на небосводе. И осенью, когда воют и скулят северные ветры, когда о чем-то шепчутся красные листья деревьев на болоте в ранние ночные часы при ущербной луне, я сижу у окна и гляжу на Полярную звезду. Медленно тянутся ночные часы, и с небосвода уходит сверкающая Кассиопея, а Большая Медведица будто нехотя поднимается над волглыми деревьями на болотистой топи, которые раскачивает ночной ветер. Перед рассветом над низкими холмами, там, где кладбище, подмигивает красноватый Арктур. Голова кометы Береника мерцает на таинственной восточной части небосклона. А Полярная звезда стоит все так же высоко в темном небе и гнусно подмигивает, как сумасшедшее недреманное око, которое силится передать какую-то давно позабытую весть и помнит лишь, что такая весть была. Иногда Полярная звезда скрыта туманом, и я засыпаю.
Мне никогда не забыть ночь великой Авроры, когда над болотом разлился ее сверкающий дьявольский свет. Потом небо закрыли тучи, и я уснул.
А чудесный город я впервые увидел при ущербной рогатой луне. Он лежал на плато между двумя горными вершинами, тихий и сонный. Его крепостные стены, башни, колонны, своды и даже мостовые были из белого мрамора. На мраморных улицах возвышались мраморные колонны, и верхняя часть каждой колонны представляла собой скульптурное изображение строгих бородатых людей. Воздух был теплый и неподвижный. А наверху, отклоняясь от зенита всего на десять градусов, сверкала наблюдавшая за мной Полярная звезда. Я долго смотрел на город, но день все не наступал. Когда красный Альдебаран, который мерцает низко на небосклоне и никогда не заходит, прошел четверть своего пути по горизонту, я увидел свет и движение в домах и на улицах. Я увидел благородных знакомых мне людей в странных облачениях. При свете рогатой ущербной луны они ходили по городу и говорили мудрые слова на знакомом мне языке, непохожем на все те, что я знаю. А когда красный Альдебаран прополз больше полпути по горизонту, город снова погрузился во тьму и тишину.
Я проснулся другим человеком. В моей памяти запечатлелся чудный город, а в душе возникло смутное воспоминание, неведомо откуда появившееся. С тех пор в пасмурные ночи, когда я мог заснуть, я часто видел этот город – иногда в горячих желтых лучах незаходящего солнца, которое лишь перекатывалось по горизонту. А в ясные ночи Полярная звезда насмешничала, как никогда раньше.
Постепенно я стал задумываться над своим положением в этом городе, лежащем на плато меж двух горных вершин. Сначала меня вполне удовлетворяла роль всевидящего нематериального наблюдателя, но теперь мне хотелось занять определенное положение в городе и высказать свое мнение строгим людям, каждый день обсуждавшим что-то на площадях города. Это не сон, сказал я себе, в конце концов, разве можно доказать, что реальнее моя другая жизнь – в кирпичном доме к югу от зловещего болота и кладбища на холме, куда каждую ночь заглядывает Полярная звезда?
Однажды ночью я ощутил перемену: я слушал дискуссию на большой площади, украшенной многими памятниками искусства, и вдруг понял, что наконец обрел телесное воплощение. Я больше не был чужаком на улицах Олатое, лежащего на плато Саркия между вершинами гор Нотон и Кадифонек. Говорил мой друг Алос, и его речь настоящего человека и патриота согрела мне душу. В тот вечер поступили известия о падении Дайкоса и продвижении инутос. Приземистые желтолицые злодеи, явившиеся пять лет тому назад с неведомого запада, они опустошали пределы королевства, осаждали многие города. Они захватили крепости у подножия гор и открыли себе путь на плато. Каждый житель города должен был сражаться за десятерых, потому что приземистые злодеи были очень хорошими воинами и не проявляли щепетильности в вопросах чести. Высокие сероглазые воины нашего королевства Ломар берегли свою честь и потому не были безжалостными завоевателями.
Алос, мой друг, командовал всеми войсками на плато, и на него страна возлагала последнюю надежду. Сегодня он говорил о надвигающейся угрозе и призывал граждан Олатое, самых храбрых жителей королевства Ломар, хранить традиции наших предков. Вынужденные уйти на юг от Зобны из-за оледенения (возможно, и нашим потомкам придется когда-нибудь покинуть Ломар), они героически смели со своего пути волосатых длинноруких каннибалов племени гнофкехс. Меня Алос отстранил от участия в военных действиях: я был слишком хилый и терял сознание при стрессе и перегрузках. Но зато моей зоркости мог позавидовать любой ломариец, хоть я каждый день долго просиживал за Пнакотикскими рукописями и мудрыми книгами Зобнианских Отцов. И мой друг, не желая обрекать меня на бездействие, возложил на меня простейшую обязанность. Он направил меня на сторожевую башню Тафен – впередсмотрящим нашей армии. Вздумай инутос завладеть цитаделью, обойдя узкими горными тропами вершину Нотон и захватив ее гарнизон врасплох, я должен был зажечь огонь, сигнал опасности, и спасти город от вторжения.
Я поднялся на башню в одиночку: внизу нужен был каждый солдат. Голова у меня была тяжелая от возбуждения и усталости: я не спал уже много дней, и все же я собирался исполнить свой долг, потому что любил свою родину Ломар и мраморный город Олатое, лежащий на плато меж горных вершин Нотон и Кадифонек.
Добравшись до вершины башни, я увидел рогатую ущербную луну, красную, зловещую, крадущуюся в облаках над долиной Баноф. А в окне на крыше сторожевой башни я увидел холодный блеск Полярной звезды. Она трепетала, как живая, злая, коварная искусительница. Кажется, она прошептала свой злой совет, погрузила в предательский сон навязчивым ритмом заклинания, повторявшегося снова и снова: