Зов Первого Всадника

Бритен Кристен

— Да, так часто бывает… Тебя призывают во Всадники, и вся твоя запланированная жизнь летит к чертям собачьим, — задумчиво произнес Бард, как бы подслушав ее мысли. — Я долгие годы трудился бондарем, копил деньги для поступления на курс менестрелей в Селиуме… и вот когда этот момент настал, вдруг услышал Зов.

Он рассмеялся и с горькой иронией покачал головой:

— И хотя король пообещал мне место в Академии по окончании службы Всадником, все же, как ни крути… а это мечта, отсроченная на годы.

Бард помолчал, погрузившись в свои мысли, затем тихо

добавил:

— Но несмотря ни на что, я не жалею о такой жизни.

Кариган очень долго сопротивлялась Зову, пытаясь сохранить выбранный жизненный путь. Но это была неравная борьба: музыка Зова всегда звучала в ее душе. Стук копыт мучительными барабанами отзывался в глубине ее сознания, порождая картины свободной и стремительной скачки. Порой она просыпалась посреди ночи — вся в поту с четким осознанием, что ей надо немедленно оседлать Кондора и нестись куда-то во весь опор. Так, будто ее жизнь зависит от этого.

Видят Боги, она боролась со своим влечением. Подозревая, что золотая брошь как-то связана с посыльной службой, девушка пыталась убрать ее подальше от себя. Что она только ни делала: прятала поглубже в ящик, закапывала в лесу. Бесполезно. К концу каждого дня брошь снова оказывалась на ее груди, причем Кариган даже не помнила, когда она ее приколола. Она слышала где-то, что магические предметы часто действуют самостоятельно.

Со временем поведение девушки становилось все более странным. Непонятным образом в ее гардеробе стал доминировать зеленый цвет, что насторожило отца. Откуда такая привязанность ко всему зеленому? Бесконечная борьба с собой сильно испортила характер Кариган, сделав ее раздражительной.

— Скажи, что гложет тебя? — однажды спросил отец после того, как она закатила скандал одному из слуг. До этого девушка никогда не кричала на людей.

Что она могла ответить отцу? Как объяснить человеку, который, подобно большинству своих сограждан, испытывал необоримое отвращение к магии, что эта самая магия вторгается в ее жизнь?

Она не нашла ничего лучшего, чем сказать:

— Ты никогда не позволяешь мне сопровождать свои торговые суда и караваны! — Кариган верила, что, уехав из Корсы, окунувшись в мир дорожных приключений, она сумеет справиться со своей страстью. — Я только и слышу: «Опись склада номер пять» или: «Расписание доставок товаров на следующий месяц».

Девушка перевела дыхание, с трудом подавив внезапно возникший гнев.

— На мою долю остаются лишь самые скучные обязанности!

Ее вспышка удивила отца. Он уставился на дочь так, будто видел впервые:

— Мне казалось, ты заинтересована в изучении ремесла! Ведь быть торговцем — это не только разъезжать по городам и выбирать новые товары.

За его спиной на стене висел огромный портрет матери Кариган. Девушка знала, что отец не мог простить себе смерти Карини и ее нерожденного ребенка. Ведь именно он отправил ее с караваном на рынок, где она подхватила лихорадку.

Вины Стевика Г'лейдеона здесь не было — кто ж мог такое предвидеть? — но все равно угрызения совести продолжали мучить его.

— Ты просто перестраховщик, — обронила Кариган. Она произнесла эти слова тихо, но отца передернуло, как от крика.

Он тоже посмотрел на портрет, затем медленно перевел взгляд на дочь.

— Ты мой единственный ребенок, — просто сказал он, — и я очень люблю тебя.

У Кариган и по сей час стоял комок в горле, когда она вспоминала страдание в родных глазах. Тогда же… Будто мало было вонзить нож в отцовское сердце, требовалось его еще и повернуть позаковыристей! Она бросила ему: «Ты ничего не понимаешь!» — и выскочила из конторы, от души хлопнув дверью. Теперь это была ее боль, ее вина.

Сожалела ли она о том, что поменяла прежнее привычное существование на судьбу Всадника? За последний год Кариган до известной степени смирилась с такой переменой и даже полюбила новую жизнь. Но так и не забыла, с какой жестокостью ее вырвали, выкорчевали из родного дома. И уж никогда не могла простить Зову тон пропасти, которая разверзлась между ней и отцом.

— Это не Зов, — прошептала она. — Эго приказ.

Ее тихие слова вызвали дьявольскую улыбку на губах Барда.

— О нет, — простонала девушка, отлично понимая, о чем сейчас думает ее товарищ. — Прошу тебя, не напоминай мне…

— Есть о чем вспомнить: проделать полпути до Сакора в ночной сорочке!

— Неправда! Я добралась только до Дардена!

— Ага, миновав два города! На рынке еще две недели только и было разговоров…

Лицо Кариган вспыхнуло, и отнюдь не от жара костра. Та ночь, когда она сломалась и подчинилась Зову, надолго ей запомнилась. Ее попросту накрыло с головой и смыло в некое сомнамбулическое состояние, от которого она очнулась только на следующее утро на главной площади Дардена. Прямо посреди рынка. И действительно — в ночной сорочке. При этом воспоминании девушка заскрежетала зубами.

— Могу себе представить картинку! — Бард затрясся от сдерживаемого смеха. — О Боги! Так и напрашивается на отличную балладу…

— Не смей!

Еще не хватало, чтобы этот эпизод воплотился в непристойные куплеты! Талант Барда сочинять умопомрачительные абсурдистские стишки сводил с ума большинство консервативных мэтров Селиума.

Бард пропел:

Однажды привиделась девушка мне:Как вихрь, проскакала на рыжем коне…

— Ах ты! — Кариган набрала полную пригоршню сосновых иголок и швырнула в певца. Большая часть их упала в костер и мгновенно сгорела, оставив после себя смолистый дух.

Теперь уже вся эта история ей и самой казалась смешной, хотя тогда, год назад, Кариган считала себя опозоренной. Помнится, на рынке воцарилась гробовая тишина, когда она объявилась — верхом на Кондоре, в прозрачной батистовой рубашке. Счастье еще, что пожилая матрона — глава местного торгового дома — признала дочь Стевика Г'лейдеона и снабдила девушку одеждой, чтобы она могла вернуться обратно в Корсу.