Зов Прайма
Шрифт:
— Забудьте ваши горести! Сегодня вас всех бесплатно накормят! Ко входу! Ко входу!
— Богатые подают, а мы берем. Жизнь устроена так, нужно брать то, что она предлагает, — заскрипел позади голос старухи.
Бабушка Джиа, наконец, решилась выбраться из повозки. Старуха всегда все делала самостоятельно и не терпела помощи, видя в ней неуважение и обвинения в слабости. Вот и сейчас, бабушка Джиа с минуту стояла на краю повозки, помешивая воздух своим костылем, как заправский повар мешает приготовленный суп, до тех пор, пока он не затвердел, а затем вступила на образовавшееся облачко и опустилась на землю вместе с вцепившимся в ее плечо попугаем.
— Я не хочу ничего брать
— Жизнь устроена так, — безапелляционно ответила старуха. — Или слепая девчонка делает, что она хочет, или рискует быть ею побитой.
В доказательство ее слов костыль пару раз стукнул о землю, напоминая о своем существовании.
Сэйери шла мимо рассевшихся на земле бедняков и пылала от стыда. Теперь она по воле проклятой старухи опустилась до уровня уличной попрошайки. Сама-то бабка осталась у повозки — ждать ее позорного возвращения.
По дороге к дворцовому входу, где наблюдалось небольшое столпотворение, девушка ощущала на себе оценивающие взгляды бедняков. Практически кожей чувствовала, как они прохаживаются глазами по ее синему платью, вовсе не богатому, но столь сильно контрастирующему с их серыми лохмотьями. Разглядывают ее ухоженные волосы, которые в отличие от их колтунов на голове, расчесываются каждый день добротными гребнями. Вглядываются в дешевые сережки в ее ушах, оценивая их стоимость. Уличная гадалка не должна вызывать у клиентов отвращения, поэтому следить за своим внешним видом входило у Сэйери в обязанности.
Только один нищий не смотрел на нее. Сэйери почему-то сразу заметила его — сидящего у самой стены в треугольной соломенной шляпе, опущенной на глаза. Мужчина вроде бы ничем не отличался от окружающих — такой же оборванный, такой же серый, как и все. Но гадалка неожиданно для себя остановилась как вкопанная, лишь только увидев его.
Как будто ничего особенного не происходило, но Сэйери кожей ощутила черную ауру, окружающую это невзрачного мужчину. Несмотря на свою расслабленную позу, он как будто думал о чем-то очень злом, замышлял что-то плохое. Гадалка привыкла доверять своей интуиции, ведь именно благодаря ей их медленная повозка еще ни разу не попала в руки разбойников, и ни бабушка Джиа, ни сама девушка ни разу не имели сомнительной радости познакомиться с порожденной катаклизмом чудью. Сэйери просто откуда-то знала, по какой дороге сейчас нужно поехать, куда свернуть, и стоит ли вообще выезжать сегодня за ворота очередного поселения. И ей даже не нужно было раскладывать на столе свои карты. Когда дело касалось ее личной судьбы, какой-то голос будто шептал ей на ухо, и она его слушала.
Вот и теперь эта неведомая воля заставила ее остановиться. Опущенная вниз соломенная шляпа мужчины чуть дрогнула, когда откуда-то из-за его спины выскочила жирная серая крыса, которая, смешно подбрасывая хвост, вскарабкалась на его колено и встала на задние лапы, заглядывая ему в лицо. Просидев так несколько мгновений, она по-человечески кивнула, и скрылась в щели замковой стены.
«Это не мое дело», — твердила себе девушка, продираясь сквозь гудящую толпу оборванцев у ворот дворца.
«Смерть. Смерть. Смерть. Ты сама ей это нагадала», — возражал внутренний голос. — «Ты сделала первый шаг, сделай теперь и второй! Предупреди ее об опасности!»
«Может, тот мужчина с крысами ничего не замышляет против леди Аэрики! Может, он просто злой сам по себе, или...»
«Не ври сама себе! А то ведешь себя как настоящая «слепая девчонка»! Мало тебя бабушка Джиа колотит!»
Не вмешиваться в чужую жизнь. Вот в чем заключалось
В какую же неприятную историю она ввязалась! Если леди Аэрика и правда погибнет, эту смерть могут связать с нею. Сэйери найдут, будут допрашивать, обвинят в каком-нибудь заговоре, столь распространенном развлечении аристократии, и объявят шпионкой.
— Сэйери, ведь так тебя зовут? — раздался рядом тоненький голосок, выводящий девушку из нелегких размышлений. — Да! Да, конечно, так! Я помню тебя там, на дороге. А я Налани, если ты забыла!
Крылатая девчонка всунула в ее руки буханку хлеба.
— Пожалуйста! Наша щедрая леди Аэрика не хочет, чтобы эта толпа нищих голодала! Она такая милая! Леди Аэрика, конечно, а не толпа! Хотя, толпа тоже вполне себе мила, — радостно щебетала Налани.
«В конце концов, эта леди и правда не так уж и плоха», — подумала Сэйери. — «Мало кто из лордов так заботится о своих подданных, а уж я-то много лордств повидать успела...»
— Ты... хотела что-то еще? — спросила Налани, видя, что девушка не двигается с места.
— Там у стены сидит мужчина в соломенной шляпе. Он — враг леди Аэрики, — с трудом выдавила она и отвернулась, надеясь, что приняла правильное решение.
Уставшее за день солнце раскаленным диском приближалось к заволакивающим долину облакам, и Хакиму почему-то казалось, что оно обязательно должно зашипеть, когда прикоснется к ним. Недавно отстроенная стена Чертога покоя была тихим местом, как раз таким, какие нравились ассасину. Здесь можно было спокойно подумать — шум галдящей толпы бедняков почти не добирался сюда, долетая лишь далекими отголосками снизу.
Хаким не любил убивать. Он не испытывал того дурманящего разум наслаждения, которое переживают многие убийцы, вонзая в жертву кинжал. Ассасина завораживало томительное ожидание того момента, когда ничего не подозревающая жертва попадется в расставленную им ловушку, когда большой палец нервно подрагивает, поглаживая метательную стальную звезду, а сердце бешено колотится в груди в предвкушении триумфа.
Убийца щурится, вглядываясь в пылающий солнечный лик. Такой же большой и яростный, как тогда...
...задание не вызывает у Хакими никакого энтузиазма. Он сидит на крыше дома в Абу-Асифе и вглядывается во дворик дома напротив, где на уютной скамейке расположись совсем молодые парень и девушка. Объятия, редкие смущенные поцелуи, тихий разговор... Убить просто так, ни за что?! Разумом Хаким понимает, что это задание — еще одна, последняя, и, вероятно, самая важная проверка — проверка на верность школе ассасинов. Но сердцем он никак не может представить себе, чем мог помешать кому-то безобидный юноша, почти еще подросток, не успевший и пожить-то толком. Конечно, сам ассасин почти одного с ним возраста, но ведь у того паренька не было изнуряющих тренировок и строгих учителей, подвергающих почти что пыткам за каждую провинность. Происходящее кажется молодому ассасину бессмысленным и не честным.