Зримая тьма
Шрифт:
Сим услышал свои слова только потому, что они прозвучали у него внутри:
— Во что мы встреваем?
Когда самолет замолк, а трейлеры прогромыхали прочь, забирая вправо, к выезду на автостраду, Сим оглянулся на незнакомца и вздрогнул от удивления, обнаружив, что тот исчез. В его голове закрутилась какая-то мешанина догадок, по большей части нелепых; а затем он увидел его в десяти ярдах от себя, — он шагал прочь, с руками в карманах длинного пальто. Эдвин следовал за ним.
Так они трое и шли цепочкой по центральной гравийной дорожке. Скорбь и гнев. Они настолько смешались, что стали единым, постоянным качеством, силой. И слова снова, казалось, сами собой поднимались к горлу Сима, как пузырьки в бутылке; но, не видя лица
«Я ожидал увидеть святого или что-то подобное».
Как если бы у них было общее сознание, Эдвин замедлил шаг и пошел рядом.
— Я знаю, это — не то, чего можно было бы ожидать. Ну, как тебе?
Снова против своей воли и осторожно:
— Мне… интересно.
Они подошли к месту, где играли дети. Тут были качели, маленькая железная карусель, горка. Они оказались в самом центре парка, и уличные шумы — как раз сейчас с грохотом и лязгом промчался поезд — чуть-чуть отдалились, словно деревья вокруг лужайки в самом деле заглушали звуки так же, как ограничивали поле зрения. Только каждые две-три минуты над головой проносились самолеты.
— Вот! Ты видел?
Эдвин протянул руку и схватил Сима за запястье. Они остановились, глядя вперед.
— Что видел?
— Мяч!
Человек в черном, не замедляя шага, шел дальше. Эдвин снова дернул Сима за руку.
— Ты не мог не заметить!
— Да что заметить?!
Эдвин стал объяснять, как будто толкуя с на редкость тупым учеником:
— Мяч, который пнул тот мальчишка. Он пролетел над дорожкой сквозь его ноги.
— Чепуха. Он прокатился между ног.
— Говорю тебе, он пролетел сквозь них!
— Обман зрения. Я, знаешь ли, все прекрасно разглядел. Мяч прокатился между ног! Не впадай в детство, Эдвин. Так он у тебя скоро летать начнет.
— Послушай, я же видел!
— Я тоже видел. Ты не прав.
— Нет, прав.
Сима разобрал смех. Эдвин через секунду-другую позволил себе улыбнуться.
— Извини. Но… слушай. Я видел так же ясно…
— Ты не прав. Потому что если бы был прав… понимаешь, Эдвин, это было бы банальное чудо. Более чем банальное. Ну что бы изменилось, если бы мяч ударился о его ноги и отлетел? Или если бы он на самом деле — а я уверен, так и произошло — случайно проскочил между ног, что маловероятно, но все же возможно?
— Ты хочешь, чтобы я усомнился в том, что видел своими глазами?
— Боже мой! Ты что, фокусников никогда не видел? Да, это необычный человек, даже невероятный, мне с ним неловко — да и с тобой тоже, но я не позволю, чтобы игру света или случайное совпадение навязывали мне как нарушение естественного порядка вещей или как чудо, если ты предпочитаешь это слово.
— Я не знаю, каким словом это назвать. Это было другое измерение, и всё.
— Наукообразная терминология.
— Его жизнь, насколько я был ее свидетелем — в течение нескольких минут… ну, может быть, часов… полным-полна подобных… феноменов.
— Тогда почему он не сидит в лаборатории обвешанный датчиками?
— Потому что у него есть более важные дела!
— Более важные, чем поиск истины?
— Да. Да, если хочешь!
— И что из этого?
— Откуда мне знать?
Тем временем незнакомец застыл возле скамейки, стоявшей рядом с дорожкой. Сим и Эдвин тоже остановились в нескольких ярдах от скамейки, и на мгновение-другое Сим почувствовал себя глупее некуда — ведь теперь они явно шли за незнакомцем не как за человеком, а как за редким зверем или птицей, с которыми невозможно человеческое общение, которые интересны своим поведением, оперением или расцветкой шкуры. И это было глупо, ведь незнакомец — всего лишь белый человек, одетый во все черное, с человеческой головой, одна сторона которой много лет назад была жестоко травмирована и потом неаккуратно залатана; человек, — говорил себе Сим все более спокойно и беззаботно, — вполне простительно озлобленный тем, что сделала с ним жизнь.
Эдвин перестал говорить и смотрел туда же, куда и человек в черном, — на кучку играющих детей, в основном мальчишек, лишь одна или две девочки, держащиеся с краю. Среди них был мужчина — тощий старикан, кажется, старше меня, — подумал Сим, — самый старый человек в парке в это детское утро, сухопарый, немного сутулящийся старикан с копной седых волос, в древнем костюме из крапчатого твида; костюм намного, намного старше играющих здесь детей, хороший костюм, слишком хороший, костюм, какие шили для джентльменов в те дни, когда еще жили джентльмены и когда носили жилеты; и еще в коричневых ботинках, но без пальто, а выражение его лица в это детское утро кажется беспокойным и слегка глуповатым. Старик играл с детьми в мяч. Большой разноцветный мяч. Старикан, или, возможно, старый джентльмен, или просто старик, был подвижным, резвым, он бросал мяч одному мальчику, ловил опять, потом бросал другому, ловил, и все время продвигался — вместе с ребятами — в сторону уборной, со смятенной, скользящей улыбкой на тонком лице.
Что я вижу?!
Сим развернулся на каблуках. Смотрителя нигде не было видно. В конце концов, в парке много детей, и один человек не может поспевать повсюду. На лице Эдвина отразилось возмущение.
С проворством, не сильно ослабленным возрастом, старик бил по мячу блестящим ботинком и смеялся, хихикал тонким ртом. Мяч попадал то в одного мальчика, то в другого. Мяч прыгал, отскакивал и возвращался, как будто старик управлял им; прыгнул раз, второй — и оказался в воздетых руках человека в черном. Старик, хихикая и маша рукой, ждал, когда мяч вернется, и человек в черном тоже ждал, и дети ждали. Старик упругими кошачьими прыжками побежал было по дорожке, но замедлил шаги, перестал улыбаться, даже затаил дыхание и немного, совсем немного подался вперед и рассмотрел каждого из них троих по очереди. Никто не сказал ни слова. Дети ждали.
Старик опустил подбородок и взглянул из-под белоснежных упругих бровей на человека в черном. Он был очень опрятный старик, неестественно опрятный в своем костюме, пусть и поношенном. Выговор его свидетельствовал о добротном образовании.
— А ведь это мой мяч, джентльмены.
Все по-прежнему молчали. Старик снова издал глуповатый тревожный смешок.
— Virginibus puerisque! [14]
Человек в черном прижимал мяч к груди и смотрел поверх него на старика. Сим видел только неизувеченную сторону его лица, неповрежденные глаз и ухо. Правильные черты, даже привлекательные.
14
[Прилично и] девушкам и детям (лат.). Здесь употребляется в смысле: «Я не делал ничего недозволенного» (прим. перев.).
Старик заговорил снова.
— Джентльмены, если вы связаны с Министерством внутренних дел, то мне остается только заверить вас, что этот мяч — моя собственность и что детям, стоящим за моей спиной, не причинено никакого вреда. Расставим все по местам — у вас против меня ничего нет. Поэтому, пожалуйста, отдайте мне мой мяч и ступайте своей дорогой.
Сим заговорил:
— Я знаю вас! Много лет назад… в моем магазине! Детские книги…
Старик перевел на него взгляд.
— Ах, так мы, выходит, старые знакомые? В вашем магазине? Ну так позвольте сказать вам, сэр, в наши дни платить приходится сразу, никто не дает кредита. Я расплатился! О да, я расплатился сполна! Не за ваши книги, но за свою жизнь, если вы понимаете. Ах вы не понимаете меня? Спросите хотя бы у мистера Белла. Это он вас привел сюда. Но я расплатился, и никто из вас не имеет права требовать от меня больше. Отдайте мне мяч! Я его купил!