Зубы Дракона
Шрифт:
В память Мари де Брюин Ланни попытался увидеть ее младшего сына. Но не нашел его. Шарло был на встрече где-то с лидерами своего общества, а там запросы незнакомых не приветствовались.
Этот вторник, шестого февраля, должен был стать великой ночью протеста всех правых сил против правительства. Распоряжения о шествиях были опубликованы во всех оппозиционных газетах, под лозунгом: «A bas les voleurs! Долой воров!» В сумерках Шарло выйдет из своего укрытия с трёхцветной нарукавной с буквами FCF, что означало сын огненного креста. Он будет петь Марсельезу. Странное явление, боевая песня одной революции станет антипесней следующей! В перерывах между пением, Шарло и его отряд патриотической молодежи будут кричать слово «Demission!» — что означало удаление
Ланни повёз жену в Палату депутатов окольным путем, потому что Мост Согласия был заблокирован жандармами. Целый час пара сидела на галерее для публики и слушала шум, который напомнил Ланни, что он слышал на Нью-Йоркской фондовой бирже на пике паники. Даладье не мог выступить с речью. Его политические противники кричали в его адрес оскорбления, используя обширную французскую лексику, в то же время, как коммунисты пели Интернационал.
Когда это стало надоедать, американцы вышли поглядеть на улицы. Они не могли увидеть много из автомобиля. Из-за страха попасть в свалку, они решили, что лучшим местом, из которого можно наблюдать парижскую демонстрацию, будут окна их гостиничного номера. Робби, разумный человек, был в своей комнате и вёл переговоры с главой французского строительного концерна, который иногда закупал лифты. Двое молодых людей стояли на балконе своей гостиной, которая выходила на большую Площадь Согласия, которая была блестяще освещена с обелиском в центре и прожекторами на нем. Прямо напротив Площади был мост через Сену, ведущий к Пале-Бурбон, где заседали депутаты. Здание в римском стиле с освещенными высокими колоннами.
На Площади собралась сотня тысяч человек, и народ всё пребывал из соседних улиц. Они пытались перейти через мост, но полиция и войска блокировали его полицейскими машинами. Толпа стала бросать камни и вскоре началась ожесточённая схватка, которая шла большую часть ночи. Фашисты бросали все, что попадало им в руки. Они вырывали камни из мостовой и срывали леса с американского посольства, которое было на ремонте. Ограда садов Тю-ильри пошла на метательные железные снаряды в форме бумеранга. Их было невозможно увидеть в темноте. Когда вооруженная республиканская гвардия попыталась изгнать их с моста ударами плашмя сабель, толпа стала резать животы лошадей лезвиями бритв, укрепленных на концах тростей. В одной из таких атак было покалечено много полицейских и гвардейцев, и толпа прошла через мост и подошла к Палате.
Наконец, началась стрельба. Уличные фонари были разбиты, а прожекторы на обелиске погасли, было почти ничего не видно. Возле моста перевернули и подожгли омнибус, но он дал больше дыма, чем света, и вскоре сгорел. Последнее, что видел Ланни, были войска спаги, африканские кавалеристы в белых одеждах пустыни выглядевшие, как кук-клус-клановцы, скачущие по Елисей-ским полям и топча толпу. Раздались крики непосредственно под местом, где стояли Ирма и Ланни. Горничная отеля была застрелена на балконе. Таким образом, гости быстро убежали внутрь, решив, что они достаточно нагляделись на классовую борьбу во Франции.
«Как ты думаешь, они будут громить отель?» — спросила Ирма. Но Ланни заверил ее, что эта толпа была респектабельного вида, и если будут, то только после политиков. И они пошли спать.
«Кровавый вторник», так его назвали, и в изложении фашистских газет он выглядел французским «пивным путчем». С этого времени для Даладье они употребляли только одно имя: «Убийца!» Они потребовали его отставки, и до конца следующего дня они её получили. Ходили слухи, что Даладье больше не мог положиться на полицию и гвардию. Более двухсот из них были в больницах, и всё походило на революцию. По всему Парижу валялись обломки, а морское министерство частично сгорело. Шарло получил порез на лбу, и всю остальную жизнь будет носить этот шрам с гордостью. «La Concorde», — заявит он, имея в виду мост. Это станет лозунгом а, возможно, когда-нибудь паролем к власти.
В ночь на среду дела пошли хуже, так как полиция была деморализована, а хулиганы и бандиты вышли на тропу войны. Они разбили окна магазинов на Рю де Риволи
Но нельзя было спрятаться от классовой войны во Франции. Различные реакционные группы были организованы по всему Югу Франции, и они тоже получили свои приказы на выступления. Различные иностранные колонии им симпатизировали, лишь бы они подавили красных. Рик, выслушав историю от Ланни, сказал, что la patrie ожидает только одного, лидера, который сможет выиграть «маленького человека». Пока все фашистские группы были откровенно реакционными, а им надо бы взять левацкую программу, чтобы выиграть. Ланни возразил, что французский обыватель был намного хитрее, чем немецкий. Его не так легко обмануть.
Жизнь возродилась в Бьенвеню. Рик работал над своей пьесой, а Ланни, прочитав рукопись, ободрил его и добавил местного колорита. Оставшись одни в комнате, Ирма сказала: «На самом деле, ты соавтор и должен быть назван». Она размышляла, почему Ланни не напишет пьесу сам. Она решила, что у него не хватало стимула самоутверждения, сильного эго, в котором содержится убеждение, что в нём есть всё необходимое для благосостояния человечества. У дяди Джесса оно было, у Курта было, у Рика было. Бьюти безуспешно пытались разбудить его в сыне, и теперь без успеха попыталась Ирма. «Рик может сделать это намного лучше», — это было все, что она смогла получить.
Ирма немного разозлилась на этого хромого англичанина. Ей очень хорошо удалось вылечить Ланни от его розовости, но теперь Рик продолжал разжигать пожар. В Австрии произошли ужасные события, по-видимому, фашизм собирался распространяться от страны к стране, пока не покроет всю Европу. Австрия получила католического канцлера по имени Дольфус и католическую армию под названием Хаймвер, состоящую в основном из крестьянских парней во главе с низложенным молодым принцем. Это правительство сажало в тюрьмы или депортировало гитлеровцев, но с помощью Муссолини получило свой собственный бренд фашизма и теперь намеревалось уничтожить социалистическое движение в городе Вене. Эти красивые дома рабочих, огромные жилые кварталы, которые с такой радостью осматривал Ланни, были превращены в руины самоходной артиллерией Хаймвера. Погибли около тысячи мужчин, женщин и детей. Что было еще хуже, они убили рабочее движение, которое создавалось двумя поколениями.
Страшное время, чтобы жить в нём. Ланни и Рик не могли ни есть, ни спать. Они могли только скорбеть и размышлять о трагедии времени, в котором родились. Поистине казалось бесполезным делать что-нибудь хорошее. Мечтать о мире и порядке, справедливости или даже о милосердии. Это резня трудящихся было совершена в имя кроткого и смиренного Иисуса, сына плотника, социального мятежника, который был казнен, потому что он возбудил народ! Набожный католик Премьер приказал совершить преступление, а набожные католики офицеры посещали мессу до и после преступления! И это было не в первый раз и не в последний в несчастной Европе. Рик напомнил своему другу кардинала Франции, который устроил Варфоломеевскую резню, говоря: «Убейте их всех. Бог отберёт из них Своих христиан».
На Ривьере наступила жаркая погода, и люди, которых Ирма считала важными, её покинули. Те, кто были бедны, как Динглы и Робины, должны были держаться и научиться сиесте. Но Нина и Рик вернулись в Англию, а Эмили Чэттерсворт перевела своих слуг в Буковый лес и пригласила Ирму и Ланни навестить ее, посетить весенний салон и посмотреть новые пьесы. Это была идея Ирмы, держать мысли мужа подальше от мировых бед. Они приняли приглашение, и после нескольких недель Ирма получила письмо от своей матери, которая просила их приехать на Шор-Эйкрс и привезти малышку Фрэнсис на лето. Это было настоящим преступлением, владеть таким великолепным местом и никогда не использовать его. Также было крайне несправедливо, что одна бабушка все время могла наслаждаться своей желанной, а другая нет. «Я не верю, что Бьюти ухаживает за ребенком лучше, чем смогу я», — написала королева-мать. Ирма пропустила её осуждение, когда читала письмо вслух.