Зубы Дракона
Шрифт:
Эта короткая фраза имела огромное значение для Ланни. Она позволила перебрать все многообразные фантазии, которые родились у него в мозгу за последние три дня и четыре ночи. Если Эрнст Рём, начальник штаба С.А, был убит, это должно означать, что «вторая революция», о которой так много говорили, не удалась. Ещё большее значение фраза получила, когда нажатия продолжились и Ланни вычислил буква за буквой, слова «в Штаделхайме». Это была как вспышка молнии в тёмную ночь. Эти слова дали понять Ланни, что за стрельба там была. Начальник штаба и его многочисленные помощники собрались на совещание! Их там схватили, вывезли из Висзее и расстреляли где-то в мрачной старой тюрьме! Быстрый палец настучал имя Хейнес, а затем снова страшное слово «erschos-sen.» Ланни знал, что это был начальник полиции Бреслау, который возглавлял банду, которая сожгла рейхстаг. Он
И когда появилось имя Штрассера! Ланни перехватил руку маленького еврея и настучал имя «Отто». Но другой убрал руку прочь и настучал «Gr", и Ланни понял, что это был Грегор Штрассер, который при нём получил выволочку от фюрера, и чьё выступление он и Ирма слышали на Versammlung в Штутгарте. Отто Штрассер был основателем ненавистного «Черного фронта» и был в изгнании со смертным приговором. Но его старший брат Грегор ушел из политики и стал директором химических заводов. Ланни был удивлен, когда Хьюго упомянул о его встречах с Рёмом.
Маленький еврейский интеллектуал провёл восхитительное время, нарушая правила и рассказывая сплетни своему спутнику, объяснявшие ему смысл потрясающих событий последних трех дней. Даже в тюрьме новости проникают и распространяются. В наше время никогда не было новостей, таких как эти! Энергичный палец настучал имя Шлейхера. Одно время канцлер, прозванный «социальным генералом», который очень старался не пустить Гитлера во власть, который убрал фон Папена, а затем был убран в свою очередь. В последнее время он заигрывал с недовольными и жаждал попробовать сладости власти снова. «Шлейхер убит!» Высший офицер рейхсвера, ведущий Юнкер, один из священной правящей касты! Ланни посмотрел на лицо полноватого господина через проход, и понял, почему его глаза были широко открыты и испуганы. Мог ли он видеть мизинец еврея, опиравшийся на руки Ланни, и он, возможно, считал нажимы? Или он был просто в ужасе от того, что жил в таком мире?
Ланни услышал достаточно имен, и в свою очередь начал энергично постукивать. «Wohin gehen Wir?» Ответ был: «Тюрьма мюнхенской полиции». Когда он спросил: «Зачем?» маленький еврей не пытался ответить нажатием пальца. Он просто пожал плечами и распростёр две руки, еврейский способ сказать на всех языках: «Кто знает?»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ Урок кровавый
В тюрьме города Мюнхена с Ланни обходились как с обычным заключённым. Что для него это стало большим облегчением. Его должным образом «зарегистрировали»: имя, возраст, национальность, место жительства, род занятий, последнее он обозначил как Kunstsachverstandiger [184] , чем озадачил человека за столом, но от этого как будто он не получил ничего. С четырёхдневной рыжей бородой Ланни больше походил на бандита, или чувствовал себя таковым. Оказалось, что он был под «защитным арестом». Ему грозила серьезная опасность, кто-то может его обидеть, и поэтому любезное гестапо охраняло его от этой опасности. Под этим предлогом фюрер с его «комплексом законности» держал сто тысяч мужчин и женщин в заключении без суда или обвинения. Американец потребовал уведомить своего консула, на это ему сказали, что он может обратиться к «инспектору». Но не сказали, когда и как он мог увидеть этого персонажа. Вместо этого с него сняли отпечатки пальцев, а затем сфотографировали.
184
специалист в области искусства (нем.)
Все вещи относительны. После «черной камеры» в Штаделхайме, эта городская тюрьма на Эттштрассе казалась домашней и дружелюбной, echt suddeutsch-gemutlich. Во-первых, он был помещен в камеру вместе с двумя другими мужчинами, и никогда ещё Ланни Бэдду так не хотелось человеческого общения. Во-вторых, камера имела окно. Несмотря на то, что оно было покрыто пылью, его временами было разрешено открывать, а в течение нескольких часов солнце светило сквозь прутья. Кроме того, деньги Ланни были зачислены на его счет, и он мог заказать еду. За шестьдесят пфеннигов, это около пятнадцати центов, он мог получить тарелку холодного мяса и сыра. За сорок пфеннигов он мог побриться у тюремного парикмахера. В течение получаса утром, когда убирали в его камере, ему было разрешено ходить по коридору, а в течение часа в полдень его выводили во двор и позволяли ходить по нему кругом, в то время как из окон четырехэтажного здания
185
уютное (нем.)
Один из его сокамерников, крупный делец, был его попутчиком по поездке в чёрном вороне. Оказалось, что он был директором производственного концерна, которого обвиняли в нарушении правил, касающихся оплаты его работников. Реальной причиной, как он заявил, было увольнение некомпетентного и нечестного нациста, а теперь они собираются заставить его уйти и назначить на его место нациста. Он будет оставаться в тюрьме, пока он не решится подписать определенные документы, которые ему предоставили. Другой жертвой был венгерский граф, своего рода нацист, но не правильного сорта, и он тоже, поимел личного врага, в этом случае свою любовницу. Ланни был поражен, насколько большой процент заключенных в этом месте были или думали, что они были, верными последователями фюрера. Видимо, всем для того, чтобы попасть в тюрьму, было достаточно затеять ссору с кем-то, кто имел больше влияния. Можно быть обвиненным в любом преступлении, и оставаться в тюрьме, потому что в Нацилэнде быть обвиненным или даже подозреваемым было хуже, чем быть осужденным.
Ланни обнаружил, что пробыв в «черной камере» в Штаделхай-ме в течение трех дней и четырех ночей, он сделался знаменитой персоной, своего рода Эдмоном Дантесом, графом Монте-Кристо. Его сокамерники напали на него и забросали его вопросами о том, что он видел и слышал в тех страшных подземных темницах. Очевидно, они знали все об убийствах. Они могли даже рассказать ему о дворе со стеной, у которой проходили расстрелы, и о гидранте для смывания крови. Ланни не мог добавить ничего, кроме истории о том, как он лежал и слушал. Сколько барабанных дробей и залпов он слышал. И о человеке, который спорил и протестовал, и о собственных страшных ощущениях. Ланни нашел, что эти его рассказы принесли ему облегчение. В этих тесных помещениях его англосаксонская скрытность сломалась. Здесь человеческое общение было всем, что у них было. И он должен представить свою долю развлечений, если он ожидал от других того же самого.
Во время этого кризиса в тюрьме газеты были запрещены. Но за хорошую цену можно было получить все, и венгру удалось достать Munchner Zeitung за понедельник. Он позволил Ланни взглянуть на него, стоя у стены рядом с дверью вне поля зрения надзирателя, который может посмотреть через квадратное отверстие в двери. Если бы он начал открывать дверь, Ланни услышал бы его и спрятал газету под матрасом или в своих штанах. В этих романтических условиях он прочитал пламенные заголовки радиомонолога, в котором его друг Йозеф Геббельс рассказал немецкому народу историю этой страшной кровавой субботы. Юппхен находился вместе с фюрером в поездке по Рейнской области для проверки трудовых лагерей. И теперь он вошел в подробности в том духе мелодрамы в сочетании с тем религиозным обожанием, которое нужно было привить немцам. Ведь это была его работа. Карлик Юппхен вещал:
«Я все еще вижу, как на картине, нашего фюрера стоящего в полночь в пятницу вечером на террасе отеля Рейн в Годесберге и играющий на открытой площади оркестр Службы трудовой повинности Западной Германии. Фюрер вглядывался задумчиво в темное небо после освежающий грозы. Поднятой рукой он отвечал на восторженные приветствия народа Рейнской области. В этот час мы больше, чем когда-либо, восхищались им. Ничто на его лице не показывало того, что происходило в нем. Тем не менее, мы, несколько человек, бывших рядом с ним в эти трудные часы, знали, как глубоко он скорбит, а также полон решимости беспощадно искоренить реакционных повстанцев, которые пытаются ввергнуть страну в хаос и нарушить присягу на верность ему под лозунгом проведения «второй революции».
Пришли донесения из Берлина и Мюнхена, которые убедили фюрера, что надо немедленно действовать. Он отдаёт по телефону приказ о подавлении восставших, и далее: «Полчаса спустя тяжелый трёхмоторный Юнкерс покидает аэродром близ Бонна и исчезает в туманной ночи. Часы только пробили два. Фюрер сидит, молча, на переднем сиденье кабины и смотрит пристально в простор тьмы».
Прибыв в Мюнхен в четыре утра, они обнаружили, что руководители предателей уже задержаны. «Двумя резкими фразами герр Гитлер бросает своё негодование и презрение в их испуганные и растерянные лица. Он подходит к одному из них и срывает знаки отличия с его мундира. Очень горькая, но заслуженная судьба ждет их во второй половине дня».