Зубы грешников (сборник)

Бакулин Мирослав Юрьевич

– Вы что с ним сделали?

– Святых Тайн Христовых причастили!

Когда выходили из больницы, отец Тихон велел через некоторое время забрать бутылочку, в которую через катетер выливалось содержимое желудка – «чтобы попирания Святынь не вышло». Когда я заехал за бутылочкой, увидел, что Саше сделалось лучше. Но ненадолго.

Через два дня он умер. Во гробе лежал светлый и умиротворенный. Я спросил о. Тихона, мол, за какие заслуги Господь сподобил Сашу креститься перед смертью, омыть все свои грехи, исповедоваться и приобщиться Святых Тайн? Батюшка посмотрел на меня и сказал: «Наверное, человек был добрый».

Это была вторая хорошая смерть в моей жизни. Страшная, мучительная, но хорошая.

И я стал думать после этого, что и мне неплохо было бы помучиться перед смертью, отбросить через боль все свои страсти, примириться с Богом на глубине,

на какую способен. И еще вот что я понял о мучениях. Вылилось это все в разговоре со студентом моим, баптистом Сергеем Мочалкиным. Заговорили мы о святых угодниках, которых они, баптисты, не признают. И я ему сказал: вот посмотри на мучеников христианских, они так верят в Бога, что готовы претерпеть любые страдания за Христа. Но подумай и о том, как верит в них Христос, раз попускает им такие страдания, как он доверяет их вере! Бог уважает человека, и эти испытания перед смертью – как раз тот предельный случай, который открывает глубину того, во что вырос человек в своей жизни. Христос делит с нами смерть, но лишь для того, чтобы дать нам воскресение.

И поэтому смерть – это самое прекрасное, что может быть в жизни человека.

Часто, когда на меня накатывает уныние, я прошу смерти у Бога как избавления. Святые отцы говорят, что просить смерти себе равнозначно тому, что больной рубит свою постель. Жизнь – это болезнь, а смерть – выздоровление. Недаром умирающий Сократ просил учеников принести за него петуха в жертву. Такую жертву приносили, когда человек выздоравливал от продолжительной болезни. Сократ смертью выздоравливал от жизни.

Смерть прекрасна. Отец митрополита Сурожского Антония Борис Блум любил говорить сыну, что смерть нужно ждать, как жених ждет невесту. Как моя бабушка Лиза ждала Лопатина да Могилина.

Смерть – это истинное торжество и величие человека.

Писано в именины, память святителя Мирона Критского, после причастия Святых Христовых Тайн, после долгого размышления о памяти смертной.

21 августа 2002 года, закончено в 22 часа ровно.

Монастырь

1

Игумен Николай отовсюду убегал. Захотят его в архимандриты возвести, а он – за штат. Просится уехать в чужую епархию. В детстве он был двоечником и постоянно убегал с уроков, чтобы любоваться красотой Родины с высокого берега большой реки. Учительница ругала его перед всем классом:

– Ну, посмотри на себя, как ты учишься? Кто из тебя выйдет?

А мальчик отвечал:

– Священник.

Все смеялись. Но так и вышло. Поначалу он прибегал домой взъерошенный, бросал портфель, мать его спрашивала:

– Уроки сделал?

Он весело отвечал:

– Конечно, сделал!

И бежал гонять в футбол на улице. А потом он стал юношей и всегда помнил, что он двоечник и мечтает стать священником. Он отслужил в армии, стал монахом, а потом игуменом. Всегда был прост в общении, не скрывал своей необразованности, говорил мало. Но если говорил, то по-деревенски сметливо. Еще иеромонахом его отправили восстанавливать только что переданный Церкви монастырь. Здесь под спудом покоились мощи великого святого. Их искали археологи и историки уже двадцать лет. Появился батюшка, стал молиться в разрушенном храме. Молился он странно, картаво и гугниво, долго тянул носовые гласные, но служил бодро и по-пасхальному весело. Глаза его всегда сияли радостью мальчишки, который бросил всю сатанинскую ложь этого мира, как ненужный портфель в угол, и побежал радоваться жизни и веселиться, «яко мзда наша многа на небесех». И вот монастырь стал восстанавливаться, и мощи были обретены. Отец Николай, как только завидел, что основные работы по восстановлению близятся к концу, затосковал и попросился на другой приход. Там его ждала новая руинка. Он не унывал, взялся за восстановление храма, подлатал крошечный поповский домик.

Увлекся траволечением так, что устроил в сарае при доме дендрарий, где выращивал редкие травы и даже женьшень. Очень он прославился своим квасом, которым угощал всех гостей. Готовил его из проросшего пшена, которое пережаривал в русской печи. Квас был царский. И новая руинка постепенно восстанавливалась. Храм, когда-то славившийся чудотворной иконой, вновь обрел ее, православный люд во множестве стал стекаться к тем местам за духовным утешением. И батюшка снова сбежал. Теперь его вместе с другим монахом поставили восстанавливать большой монастырь в большом городе. Батюшка все приговаривал, что пока храм строится, Господь

помогает, а как только строительство будет закончено, тут-то и начинаются искушения: люди уже смотрят не на общее дело, а друг на друга, начинают ссориться и ругаться.

К этому времени пришел указ о возведении батюшки в сан архимандрита, а ему ужасно не хотелось обижать своего собрата-игумена, который весьма подвизался в окормлении паствы. И поэтому батюшка, чтобы не возвышаться над собратом, тут же написал письмо владыке с прошением о почислении себя за штат. Через месяц духовные чада обнаружили батюшку в соседней епархии в глухом селе, где он поднимал очередной монастырь. А через полтора года, когда засияли кресты на новых куполах, батюшка уже был в другом месте – на островном скиту. Туда по реке, говорят, приплыла большая икона Николы Угодника, и раз в году, когда брод мелеет, паломники совершают на остров крестный ход. У батюшки прибавилось седины в бороде, но глаза его до сих пор горят, и когда при нем начинают вести высокоумные беседы, он смеется и говорит: «Я в этом ничего не понимаю, я в школе двоечником был».

2

Иеромонах Феофил был очень послушный. Он считал, что все грехи – от непослушания и гордыни. «Это все от того, что смирения у тебя нет», – говорил его духовный отец, известный на всю Россию старец. Юноша искал везде смирения, старался слушать и исполнять все, что только батюшка скажет. Очень нравилось ему петь на службе в храме. Здесь на клиросе он и познакомился с хорошей девушкой. Они стали дружить, а вскоре поехали к старцу за благословением венчаться. Батюшка их исповеди выслушал и юноше сказал:

– Хороша Маша, да не наша. А ты должен идти в монахи.

Что делать? Нужно быть послушным, все грехи – от гордыни. С девушкой расстался, и через полгода постригли его в монахи, а еще через три месяца рукоположили в иеромонаха, отправив преподавать пение и церковнославянский язык в Духовное училище при монастыре. Поначалу молодой иеромонах очень обрадовался своему новому положению, без устали ходил на спевки и отчислял курильщиков и пьяниц из «учаги». Как пастырь он был весьма милосердным, особенно к женщинам. Если кто жаловался на пьющих или дерущихся мужей, он спокойно советовал разводиться. Выслушивал многословные исповеди прихожанок монастырской церкви и давал советы как раз те, что хотели от него услышать исповедницы. Часто можно было видеть его гуляющим вокруг храма с какой-нибудь духовной дочерью, которой он давал советы и наставления, рекомендовал чтение святых отцов или просто выслушивал, как развивается жизнь после развода. Очень скоро к нему на исповедь стояла целая очередь молодых, новообращенных христианок, и ко всем он был приветлив и милосерд. Все испортили послушники монастыря. Они поставили бродить большой чан плодово-ягодного вина и стали время от времени пробовать, хорошо ли перебродило и хватает ли сахару. В их веселой компании стали часто видеть и молодого иеромонаха. Наместнику монастыря это не понравилось, и он пожаловался владыке. Тот вызвал отца Феофила, стал с ним строго и по-отечески говорить, напоминая о сути монашеского делания. Батюшка не оправдывался, смиренно слушал нагоняй архиерея. Тот поругал-поругал, да и отправил молодого иеромонаха на исправление в далекий монастырь у глухой деревни. В монастыре хора не было, на клиросе пели три старичка-монаха, каждый день служил Литургию наместник, так как все монахи-священники разобрали себе разные послушания. Один ездил по городам и весям в поисках денег для монастыря, другой заведовал свечным заводиком и не выходил оттуда неделями, третий в издательстве ночами сидел за компьютером и днем отсыпался, четвертый считал, что условия в монастыре недостаточно суровые, и просто не выходил из кельи, разве что по большим праздникам. Так что остался молодой батюшка без регентования и преподавания. Несколько дней он сослужил наместнику, потом что-то выдохся и стал выходить из кельи только для воскресных и праздничных богослужений. Тихую печаль его существования нарушали лишь визиты его духовных дочерей, которые ехали вдаль за поддержкой в противостоянии с разведенными мужьями. Батюшка очень любил прогуливаться по живописному берегу монастыря, давая советы и предлагая духовное чтение. Но скоро он стал пропадать. Уходил вечером после службы и возвращался только к утру. Один раз он пришел с израненным, расцарапанным лицом. Наместник жалел его, но архиерей предложил ему уйти за штат. Батюшка послушался, снял с себя монашеские одежды и уехал домой к маме, где, говорят, поет чудесным голосом на клиросе местного храма.