Зульфагар. Меч халифа
Шрифт:
…Нет, очень противоречивое отношение у Калюжного к людям, которые здесь работают. Хотя, он старался быть максимально объективным, вообще к любому человеку, кем бы и где бы он ни работал, отношение и должно быть неоднозначным и противоречивым. Чем человек проще (имеется в виду его мозги, а не социальное положение), тем он неинтереснее… Стоп, остановил себя Калюжный. Это не совсем так. Не мозги проще, а весь умственно-морально-душевно-духовный потенциал человека в комплексе… Во загнул!
Наверное, он в этот момент выглядел довольно глуповато, когда вдруг ни с того ни с сего хохотнул от этой собственной мысли, спугнув наглых голубей, требовавших от него подачки.
…Вера появилась ближе к обеду, когда Калюжный уже отчаялся ее ждать. Она выглядела деловито, уже без откровенной влюбленности в глазах, к которой Калюжный так привык. Впрочем, оно и понятно: до сих пор он всегда видел ее только вне службы, а тут в любой момент она может встретить кого-нибудь из знакомых. Хоть она женщина и незамужняя, свободная, однако внешние приличия считала необходимым соблюдать всегда.
— Прости, все оказалось не так просто, как я думала.
У Константина разочарованно вытянулось лицо. Ну а Вера продолжила, лишь интригующе выдержав некоторую паузу.
— Но теперь все готово, пошли. Тебя ждут.
…Огромная подпружиненная дверь раскрылась тяжело.
— Это что ж, ты каждый день ее такую таскаешь? — поинтересовался Калюжный.
— Что поделаешь… Они у нас на всех подъездах такие.
Им навстречу поднялась из-за столика молодая женщина в форме прапорщика. Из-под пилотки на погоны струились богатые рыжие волосы.
— Майор Калюжный, — представила Константина Вера. — Пропуск на него заказан…
— Ваше удостоверение!
Проверив документы, рыжая стражница четко вскинула руку к пилотке.
— Ишь, как они у вас тут вышколены, — проговорил Калюжный, пока они поднимались в лифте. — У нас на аэродроме такую эффектную девицу посади к дверям, так это будет все равно, что оставить их вообще без присмотра…
— Так это еще в наш подъезд вход более простой, — ответила Вера. — Через другие даже не все наши сотрудники смогут войти.
И она объяснила, что для входа в Центр общественных связей ФСБ существует специальный подъезд. Из него лифт поднимается только на третий этаж, где ЦОС и размещается. Пройти в другие подразделения ФСБ можно только при наличии соответствующих документов — иначе не пропустит внутренняя охрана.
На третьем этаже двери лифта разъехались и Калюжный шагнул в открывшийся коридор. И вновь почувствовал, как внутри прокатилась трепетная волна. Ему почему-то подумалось, что сейчас на него смотрят тени всех тех, кто здесь томился раньше, а те, кто томится теперь, чувствуют его приход и осуждают его за то, что он на свободе и сможет скоро отсюда уйдет.
— А где у вас камеры? — спросил он, оглядывая глухой коридор с обитыми панелями стенами и выходящими в него плотно закрытыми дверями.
— Какие камеры? — не сразу поняла Вера. — Ты имеешь в виду телекамеры наблюдения?
Они повернули за угол. Здесь оказался большой холл с несколькими столами и креслами вдоль стен. В глубине холла виднелась большая, наглухо запертая дверь.
— Ну, эти, подвалы Лубянки…
Женщина посмотрела на него и, поняв, что имеет в виду, засмеялась.
— Ишь, как вам всем мозги запудрили… — она опустилась в одно из кресел и жестом показала Калюжному, чтобы он садился рядом. — Во-первых, собственно в подвалах Лубянки камер нету и никогда не было, там находится архив… Даже мизерная часть архива…
В холл вошли несколько человек, дружно закурили. С любопытством посматривали на беседующих. С Верой здоровались подчеркнуто доброжелательно.
— А камеры? — настаивал Константин.
Он вдруг почувствовал укол ревности. Кто их знает, может, это кто-нибудь из них и есть автор тех посланий, которые он читал утром… Они-то вон могут с ней каждый день видеться! А ребята наверняка все умные, грамотные — других тут, в ЦОСе, и быть, по мнению Калюжного, не могло.
— А камер у нас уже давно нет, — не подозревая о том, что творится у него в душе, ответила Вера. — Там, где они были раньше, сейчас у нас столовые, кабинеты… Они размещались на третьем, четвертом этажах, в здании, которое выходит окнами во внутренний дворик…
— Да ну? — удивился Константин. — Ну а где же этих держат?.. Ну, шпионов всяких…
— Это не здесь, это в Лефортово, там наш официальный следственный изолятор. На Лубянке последний кто содержался — это Пауэрс, летчик-шпион, которого сбили в шестидесятом году. И с тех пор все, больше никого.
— Не может быть, — не поверил Калюжный. — Небось скрываете.
— Нет, в самом деле. Здесь вообще ни одной действующей камеры не осталось…
Вера больше ничего рассказать не успела. К ним приближался пожилой сухощавый мужчина в костюме-«тройке». Константин вообще обратил уже внимание, что большинство мужчин, проходивших по коридору или курящих в фойе, облачены в строгие костюмы при галстуках. Наверное, вдруг подумал он, и те двое, что сидели рядом с ним в сквере, тоже отсюда.
— Станислав Николаевич, — обратилась Вера к мужчине. — Вот Константин, я вам говорила… Помогите ему, пожалуйста.
— Да-да, конечно… Иди, Верочка, я тут с ним сам…
Вера и в самом деле удалилась, издалека, от поворота коридора помахав Калюжному рукой. Собеседники уселись в кресла.
— Вы извините, у нас тут такой порядок: гостей в кабинеты не приглашаем, общаемся с ними только здесь или в пресс-баре, — пояснил Станислав Николаевич.
— Да-да, я понимаю, — согласился Калюжный. — Я и так уже напряг и Веру и вас, так что еще кому-то мешать… Я тут вот по какому вопросу…
— Я в курсе, — перебил его ветеран. — Сейчас сюда подойдет наш товарищ из Управления военной контрразведки, с ним вы и поговорите уже более предметно…
Между тем Калюжный чувствовал, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба. Поражало сочетание будничности и ирреальности происходящего. Вот эти люди, которые, покуривая, разговаривали с ним и между собой, которые проходили мимо, решали задачу безопасности страны на самом, как пишут в книжках, невидимом из фронтов — и в то же время были самыми обыкновенными. Насколько он, особенно, впрочем, не прислушиваясь к чужим разговорам, улавливал обрывки доносящихся до него фраз, курившие говорили на темы самые будничные.