Зульфагар. Меч халифа
Шрифт:
Пленный поднялся. Не поднимая головы, тяжело шагнул к двери. Потом вдруг резко, словно на что-то решившись, повернулся к Мустафе.
— Не зови ее! — требовательно произнес он. — Пожалей!
— Тебя не спросил! — впервые не выдержав подчеркнуто благожелательного тона, отрезал Мустафа. — Ты о себе думай, а не о ней! Защитничек…
Предвкушая рандеву с блондинкой, он не оценил ту молнию, что полыхнула в глазах пленного.
Тот больше ничего не сказал. Просто вышел из землянки.
В проем тут же всунулась бородатая лоснящаяся морда начальника лагеря. Мустафа невольно отметил, что
— Какие будут, того, указания? — спросил тот, сквозь свою толстую шкуру вновь ощущая недовольство инспектора.
— Давай девчонку. Потом «шестерок». А потом опять этого подполковника.
Борода исчезла.
…Она и в самом деле была очень молода. Мустафа разглядел это только сейчас, когда она оказалась в землянке. В строю девушка показалась ему несколько старше — наверное, потому, что в его глазах они все выглядели одинаковыми. Да и видел он издали… Тут же среагировал: действительно молода.
И вновь в его душе шевельнулось нечто похожее на жалость. Понятно, что женщина, согласно исламу, — это существо, лишенное души и созданное только для продления рода и сексуального удовлетворения мужчины. Но ведь и она иной раз достойна жалости!
И здесь для женщин справедливы те права, Что и права над ними у мужчин, — Но у мужей сих прав — на степень больше. Всесилен Бог и мудрости исполнен.. [1]1
Сура 2, айят 228
Мустафа жестом указал девушке на стул. Она присела. Смотрела только в пол. Ее тонкие пальчики нервно подрагивали и девушка, заметив это, сплела кисти рук в один кулачок. О Аллах, какие же у нее крохотные ладошки и тоненькие пальчики!..
— Кто ты? Откуда? Как попала в плен?.. — начал разведчик привычные вопросы.
И осекся. Девушка взглянула на него своими ясными зелеными глазами и тут же опустила их.
— Вы же меня не за этим позвали… — тихо сказала она. — Ну так делайте быстрее, что хотите, и потом отпустите меня…
Она сидела на том же намертво закрепленном стуле, на котором несколько минут назад сидел подполковник. И в ней чувствовалось то же, что и у него: Мустафа мог что угодно сделать с ее телом, но ничего — с ее душой.
И Мустафа вдруг почувствовал какую-то ненормальную, противоестественную зависть к пленному офицеру: он вдруг понял, что эта красивая, измученная блондинка может питать какие-то добрые чувства к униженному растоптанному пленному (шайтан, как же его, будущего агента, зовут-то?), и никогда не отнесется с искренним чувством к нему, могущественному и свободному человеку… И кто-то еще смеет утверждать, что русские женщины ничем не отличаются от остальных!
Хотя… Мустафа вдруг поймал себя на крамольной мысли — впрочем, на крамольных мыслях он себя ловил нередко… Хотя на подобные чувства способны не только русские женщины — женщины вообще, в целом.
— Хочешь, я тебя отпущу? — вдруг высокомерно и необдуманно спросил Мустафа.
Она ответила не сразу.
— Хочу. Отпустите… — после паузы проговорила девушка. — И что вам за это я должна сделать?
«Вам сделать…» На что уж Мустафа оказывался в разных переделках, а тут даже он растерялся. Потому что он понял подоплеку вопроса: девушка не верила, что он ее отпустит, вместе с тем она знала, что все равно придется покориться этому могущественному (насколько она могла судить по подобострастному поведению начальника лагеря) человеку, и все же у нее теплилась искорка надежды… Ибо без надежды жизни вообще нет. И за эту робкую надежду она и в самом деле могла сделать ему абсолютно все.
— Ничего, — Мустафа постарался проговорить это небрежно, не выказывая своего смущения. — Я тебя просто отпущу. Более того, я тебя сам лично отвезу в город и посажу на автобус, который отвезет тебя… Ну, не знаю… Отвезет тебя куда-нибудь. И никто тебя не тронет. Ты довольна?
Он говорил — и видел, как подрагивают от его слов плечи девушки. Она ему не верила — и в то же время в ее душе нарастала надежда. «Вдруг!» — это великое слово читалось в ее пальцах, которые уже расплелись и все чаще теребили лохмотья ее платья…
Сейчас она заплачет, — подумал Мустафа. А то рухнет в обморок… Он был доволен собой — шайтан, есть же что-то привлекательное в том, чтобы иной раз поступить великодушно!..
И тут!..
С улицы вдруг донесся какой-то шум, громкие голоса, прорезался дикий крик боли, который тут же захлебнулся. Торопливо прогремели несколько выстрелов. Гортанные крики, топот ног, привычный русский мат…
Мустафа вскочил с места, выхватил пистолет, метнулся к окну. Встал за стеной, осторожно выглянул на улицу.
— Ой, только не Митя… — совсем тихо проговорила девушка.
Однако Мустафа услышал. И понял, что произошло. Это случилось одновременно: он разглядел и оценил происшедшее на улице, услышал слабый возглас прелестной пленницы и понял все.
…Ох уж этот треклятый русский характер, эта их непредсказуемая русская душа, утащи, шайтан, ее в пекло! Ну какой истинный правоверный стал бы жертвовать собой ради бабы, которую практически на его глазах перетрахали десятки, если не сотни мужиков! Ну зачем, вразуми меня, о Аль-Хаким (Мудрый) Аллах, ради чего, ради кого этот русак решил отдать свою жизнь?!. Тебе ведь, русскому дураку, обещана свобода, только расскажи мне кое-что — и у тебя через несколько дней таких шлюх будет целый выводок, бери любую и делай с ней, что пожелаешь! Что ж у нее, этой зеленоглазой блондинки, там, под юбкой, что-то иначе устроено, чем у всех остальных?.. А впрочем, даже если бы и так! Что за дикарство такое?!. Не стоит ни одна из этих щелочек того, чтобы ради них гибли настоящие мужчины! И сколько бы ни говорили про душу, все это туфта!..