Зульфагар. Меч калифа
Шрифт:
– У Каландара спросишь, когда встретишься с ним, – оборвал Константин и, не выключая, отшвырнул что-то кричавшую рацию в сторону.
– Экипаж, по коням! – крикнул он подчиненным.
Они ловко, хотя и без стремянки, помогая друг другу, вскарабкались внутрь. На ребристом полу лежали два трупа.
Экипажу уже не раз доводилось возить «двухсотых». Однако раньше это были тела абстрактных людей, которых было просто жалко, как и любого другого покойника. Но тут… Перед Калюжным лежали Мишка и Волков.
Он наклонился и набросил на них брезент. Хоть не простыня и не саван, но все-таки…
Вертолет круто пошел вверх.
– А скалу рвануть? – напомнил Калюжному борттехник. – Забыл, что ли?..
– Хрен
Прапорщик разочарованно промолчал. Он-то уже предвкушал, как они влепят из обеих кассет по скале, как, объятая клубами пыли, она обрушится вниз, как облако мелкой взвеси будет расползаться по долине… А потом, под обломками горной породы, раздавленный камнепадом, рванул бы и джип… Во класс был бы – было б что ребятам рассказать! А тут что-то командир дал обратный ход!..
Что-то он сегодня не в себе. Из-за Мишки переживает, понятно. Ну так и подавно нужно было бы закопать этих тварей, чтоб им ни дна ни покрышки!..
Они не ведали, что с земли вслед улетающему вертолету со смешанным чувством смотрел раненый боевик с приколотым к воротнику языком. Он уже давно пришел в себя – еще когда машину тряхнуло от близкого разрыва выпущенных с вертолета ракет. Когда русаки осматривали машину, он притворился мертвым. А теперь не знал, правильно ли поступил. Лучше бы расстреляли… А может помиловали бы, пожалели?.. Все-таки раненый…
Из-за борта джипа боевик не видел, что именно произошло у скалы, не слышал разговор русаков с его товарищами, даже автоматные очереди донеслись сквозь рев вертолетных двигателей приглушенно, а потому мог обольщаться в этом вопросе…
Он теперь уже боялся не столько русских, сколько остаться одному в горах, на жаре, когда все тело пронизано ноющей болью, когда кровь продолжает сочиться сквозь бинты, когда в груди сквозь сбившуюся повязку свистит проникающая рана… Когда от привалившихся к нему тел уже чуть заметно начинает сочиться запах мертвечины… Когда все гуще и назойливее роятся невесть откуда взявшиеся в этих пустынных местах крупные мухи… А вон уже медленно опускается с неба на дармовую поживу какая-то большая птица с крючковатым клювом. Скоро, надо полагать, и шакалы пожалуют…
Боевик попытался что-то крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, однако вместо этого у него изо рта выдавилось только какое-то мычание. Только теперь он почувствовал, что не может пошевелить языком. Боевик вообще сейчас ощущал язык как нечто инородное, не подчиняющееся ему… Так как перебитая правая рука его не слушалась, раненый кое-как выпростал из-под навалившегося на него тела соседа по кузову левую и застонал, потянувшись к лицу. Из его собственного рта торчало что-то большое, распухшее, и с этого «чего-то» лохмотьями отшелушивались какие-то чешуйки. И все это непонятное было пришпилено булавкой к какой-то тряпке.
Он не сразу понял, что это такое. А когда понял, по-волчьи завыл. Впрочем, на самом деле это ему только казалось, что он и в самом деле завыл – стоящий в собственных ушах крик наружу вырывался лишь едва слышным хрипом.
Боевик понимал, что сил справиться с булавкой, тем более вслепую, слабой левой рукой, у него нет. Какого-нибудь инструмента, чтобы перекусить сталь, под рукой не было. Разрезать собственный язык он не смог бы, тем более, что и нож на поясе на привычном месте он нащупать не мог… А значит даже если он в кармане у кого-нибудь из лежащих в кузове, найдет дальнобойную рацию, сообщить о своем отчаянном положении не сможет.
Обреченный уронил тяжелую руку. Что-то надо придумать, надо что-то срочно придумать… Да только что тут придумаешь, когда всем твоим существом постепенно овладевает полнейшая апатия ко всему, в том числе и к собственной жизни?..
Краем глаза человек заметил рядом какое-то движение. С трудом, всем телом, он повернулся в ту сторону. И встретился взглядом с круглым зрачком большой хищной птицы, вцепившейся могучими когтями в борт джипа с явным намерением воспользоваться таким обилием невесть откуда появившейся еды. Раненому стало не по себе – он вдруг вспомнил, что когда-то слышал, будто именно человеческий глаз является для стервятников излюбленным лакомством… Это, значит, этим вот клювом орел или коршун, черт их разберет, сейчас долбанет его точно в зрачок!.. От этой мысли в полумертвом уже теле проклюнулась вдруг жажда жизни… Даже не так, не жажда жизни, а нежелание сдаваться бездушной твари без боя…
Забыв о боли, раненый левой рукой потянулся к кобуре, которая находилась на правом боку. Увидев это движение, птица как будто даже не испугалась. Она не торопясь, величественно расправила исполинские, закрывшие раненому полнеба, крылья, шагнула с борта и, подобно планеру, скользнула по воздуху в сторону. Ей спешить некуда, она подождет. Или займется вон теми, спокойными, телами, что лежат под скалой…
Уж она-то, птица, на опыте многих поколений предков, на генетическом уровне, знает, что и этот человек, который еще пытается ей угрожать, скоро, совсем скоро станет обыкновенной добычей. Даже не добычей – просто пищей. Протоплазмой, сказал бы орлан – если бы, конечно, знал это слово. И сейчас можно даже не беспокоиться о конкурентах – остальных орланах, которые непременно слетятся на пир со всей округи. Они долгими часами барражируют в своих секторах неба, выглядывая на земле добычу. Одновременно они не выпускают из вида и своих соседей, чтобы не проморгать момент, когда кто-то из них спланирует вниз… Вот и сейчас, нет сомнения, что маневр обнаружившего пищу орлана уже замечен, а потому соседи-конкуренты уже плывут сюда. Ну что ж, пусть плывут! Здесь еды хватит на всех.
Когда люди начинают уничтожать друг друга, у стервятников наступают благодатные времена. Подольше бы это продолжалось!..
Чечня. Лагерь подготовки боевиков.
Аргун – Зульфагар
Аргун смотрел на своего подчиненного раздумчиво, знакомо постукивая по столу поочередно то тупым, то заточенным концом карандаша, который он привычно вертел в своих сильных ловких пальцах. Сидевший перед ним Шанияз Хамлаев внешне выглядел спокойным и уверенным в себе. Между тем на самом деле это было напускное – он чувствовал себя более чем неуютно. Зульфагар прекрасно понимал, что, по сути дела, вся его жизнь сейчас, подобно столь хрупкому предмету, пребывает вот в этих самых сильных умелых руках. И это ровное постукивание карандаша чрезвычайно беспокоило его больше всего – по мнению Шанияза оно означало, что Аргун им здорово недоволен, однако окончательное решение в отношение его еще не принял. И каковым будет это решение – неведомо никому.
За то, что он вернулся с задания потеряв, по сути, почти всю группу, его вполне могли отдать под суд шариатского трибунала. Ну а там разговор, как правило, бывал коротким – судьи рассуждали по принципу страшных советских «троек» конца 30-х годов: людей невиновных не бывает в принципе и уж среди тех, кто попадает им в руки, в особенности. Единственное, хотя и существенное, различие состояло в том, что шариатский суд мог вынести приговор не обязательно «десять лет без права переписки»…
В комнату тихо и незаметно вошел молодой парень. Перед собой он толкал тележку, на которой теснились два маленьких чайничка, две небольших чашки, сахарница, блюдце с зернышками очищенного граната, еще какие-то угощения… На него никто не обратил внимания. Парень сноровисто расставил посуду на столике. Очевидно, осознавая, что он тут явно лишний, тем не менее, осмелился подать голос.