Зултурган — трава степная
Шрифт:
Было о чем подумать и Церену и Нине в эту бессонную ночь.
Рано утром Церен собирался ехать в хотоны Довдон и Бирмис. Там он должен был принять участие в изъятии имущества у кулаков. В этих хотонах подлежали выселению шесть семей. Местные бедняки поддержали решение комиссии исполкома.
Он уже садился на коня, когда прискакал рассыльный и сообщил, что в хотоне Чоносов настоящий бунт, не дают подступиться к подворью Бергяса, чтобы описать наличный скот и инвентарь.
Церен вместе с Шорвой, начальником улусной милиции, выехали в Чоносы. Приехали
В разгар перепалки между защитниками Бергяса и теми, кто не прощал ему обид, в хотон и въехали Церен с Шорвой.
Те, кто не собирался уберечь от справедливого возмездия Бергяса, не польстился на его посулы, расположились подальше от дома, по другую сторону проезжей дороги, отделявшей поместье старосты от кибиток бедноты.
Еще в пути Шорва высказал решение: вместе с Бергясом арестовать и крикунов, тянувших руку за мироеда. Церен предложил поступить осмотрительнее. Если не удастся накинуть узду на Бергяса сейчас, можно отложить это дело, пока не поговорит с людьми.
Церен издали увидел разделившуюся надвое толпу у дома бывшего старосты и сразу все понял. Поравнявшись с теми, кто был у дороги, он сошел с коня.
— Дорогие земляки! — обратился к выжидательно уставившимся на него однохотонцам Церен. — Я знаю: многим из вас жаль старосту. Каждый из вас приходил к Бергясу в трудную минуту и что-нибудь да получал из его рук. Пусть не даром, но получал…
— Верно говоришь, Церен! — крикнули от крыльца. Люди стали сходиться, окружая приехавших. Вскоре хотонцы сбились в одну большую кучу, впрочем придерживаясь каждый своей стороны.
— Вот вы, уважаемый Окаджи, — обратился Церен к худому, с жиденькой бородкой, гнутенькому старику, который минуту тому назад стоял у входа в дом старосты. — Разве не чувство благодарности Бергясу за две коровы, полученные в голодный год, привело вас сюда?
— О чем говорить, Церен? Ты ведь и сам все знаешь, —
— А разве вы, аава Окаджи, забыли, сколько лет сын и сноха ваши отрабатывали за два куска кошмы и пять отрезов на платья, которые дал к свадьбе Бергяс.
— Забыл уже! Забыл! — упрямо твердил Окаджи. — Да и время ли считаться с этим? Работа — удел бедняков… Хорошее тоже следует помнить.
— Может быть, тогда вспомните, что получили вы за выпас двухсот телков дружка Бергяса, Жидкова? — снова спросил Церен. — А ведь деньги от продажи стада Жидков поделил не с вами, с Бергясом.
— Пусть их покарает бурхан! — промолвил старик убито. — Не мой то был скот. Не мне сводить счеты…
— Скот был ваш, Окаджи! Вы его пасли, принимали приплод, растили, готовили к продаже. Так что же выходит: вы пасли, земли общинные, а скот Бергясов?
— Может, скажешь, что твой? — издевательски кричали справа.
— Наш скот! — возражали те, что плотно стояли ближе к темным кибиткам.
В это время из дома вышла Сяяхля — в правой руке небольшой узел с одеждой, рядом с ней робко ступала вытянувшаяся за последние годы, бледная от испуга дочь, Нагала.
— Мы готовы, — сказала Сяяхля с покорностью. — Везите, куда скажете. Я не хочу, чтобы люди хотона враждовали из-за нас.
— Как тебе не стыдно, Церен? — послышался истошный крик. — Сяяхля ухаживала за тобой и за матерью!
— А кто угробил мать Церена? — грозно спросил другой человек из толпы, что за дорогой.
Крики смешались. Церен видел: вот-вот начнется потасовка.
Он подошел к жене Бергяса.
— Сяяхля, вернитесь с ребенком в дом! Никто вас не ставит в один ряд с мироедом!.. Вы сами — пленница Бергяса. Советская власть освобождает вас из этого плена.
— Спасибо! — с нескрываемым гневом ответила Сяяхля. — Я законная жена Бергяса, и мой долг разделить с мужем его судьбу.
Шорва, спешившись, взбежал по крутым ступеням крыльца в дом. Вернулся возмущенный.
— Мы здесь митингуем, а Бергяса и след простыл!
— Не может быть!.. Мы его только что видели в окно! — сказали из толпы.
Церен, Шорва и все члены комиссии принялись искать Бергяса по комнатам, на чердаке, в сарае. Церен заглянул и на сеновал…
Толпа в молчаливом раздумье стала между домом старосты и кибитками.
Сяяхля запрягла коней в линейку, погрузила кое-какую поклажу. Как ни упрашивали ее женщины, она отказалась остаться в хотоне. Долго в присутствии понятых переписывали имущество Бергяса: в доме, в сараях, в амбарах… Той же ночью Сяяхле с дочерью разрешили уехать в центр улуса. Она не хотела больше оставаться в усадьбе, которую могли поджечь в любую минуту недовольные Бергясом.
Одновременно тронулись в путь Церен с Шорвой и комиссия — на своей подводе.
Была глубокая осень, однако ночи еще оставались теплыми. На чистом небе сияла полная круглоликая луна. Степь отдыхала в покое, лишь изредка слышалось ржание отбившейся от табуна лошади да суслик или лиса перебегали дорогу. Пронеслась стайка сайгаков, а за ними матерый волчище. Шорва вскинул было винтовку, но Церен остановил его, сказав:
— Не пали!.. Так тихо и спокойно в степи, что только думать да думать в дороге.