Зултурган — трава степная
Шрифт:
— Не хотел мешать председателю. Я ведь сам в шахтном комитете, знаю, сколько у руководителей забот. Конечно, попрощаться я все равно зашел бы.
— «Попрощаться»! — с иронией в голосе повторил Церен. — И за то спасибо!
Сяяхля уже хлопотала у плиты.
Разговор, начавшись задушевно, так и продолжался, приобретая порой совсем неожиданные направления мысли.
— Мне иногда думалось там, в Донбассе, — заговорил Саран, когда они уселись за стол. — Спрошу-ка я у Церена при встрече: завидовал ли он мне когда-нибудь, как удачливому ровеснику,
— А ты возьми да и спроси! — подбадривал его Церен и тузнул ровесника под бок. Потом сказал вполне серьезно: — Очень завидовал в мальчишеские годы! И долго!.. Когда мы переехали с Дона, ты учился в улусной школе и привез много книжек с картинками… Как я тебе завидовал тогда, Саран! Ни стада коров, ни табуны жеребят, ни богатая белая кибитка не вызывали во мне такой зависти, как твои книги!.. Ты доволен ответом?
— Горько мне от твоих слов, Церен!.. — признался Саран, распахиваясь всей душой перед гостем. — Так вот знай и мою тайну: — Я тоже тебе завидовал! Ты никогда не сдавался! Даже слез твоих видеть не довелось! Ты жил и одолевал беду за бедой, как зултурган-трава, которую я снова сегодня увидел у подножия кургана. Ей не страшны ни зной, ни холод, потому что корни глубоко ушли в родную землю…
Они помолчали, наблюдая за веселым огнем, мелькающим под кружками плиты.
— Ладно, Саран, — попросил Церен приятеля. — Ты у нас — гость… Немало лет прожил в тех краях, которые совсем незнакомы калмыкам. Расскажи нам с мамой, как на тех шахтах люди живут?
— Много добрых людей встречалось и на моем пути, — облегченно вздохнув, начал Саран. — Только там до меня дошло: люди сложены из разных материалов, как пласты в забое: слой породы, затем слой горючего минерала… А иной человек — пыль, ничем не подожжешь: дыма много, а тепла нет. Есть пласты, как драгоценные камни сверкают. И горит тот уголь — железо плавится. Не скрою: многому я научился, многое поправил в себе… И хотя тяжела моя работа, но и она приносит удовлетворение и радость. И выходит — не сама работа трудна подчас, а дума о ней!
— Выговорился? — спросил, будто поторапливая, Церен.
— Предположим, да.
— Тогда вот что: не заставляй меня объясняться в любви к тебе, скажи сразу — остаешься?
— Нет, Церен… Не обижайся: степь из меня ушла… Я приехал, чтобы исполнить сыновний долг перед матерью: забрать ее и сестренку в Донбасс… Но мама не хочет никуда ехать. Для нее степь — все…
— Права твоя мама! — воскликнул Церен. — Давай же выпьем за ее здоровье.
— И за твое здоровье, зултурган, — сказал Саран.
Мужчины сдвинули рюмки, на секунду замерли. И лишь затем выпили.
Сяяхля, помолодевшая, в темном платке с синими мелкими цветочками сновала между плитой и столом. Взгляд ее, обращенный то на сына, то на гостя, был счастливым.
— Вот что, Церен, — заговорил Саран, подвигая к гостю миску с мясом. — За пять последних лет я ни одному человеку не рассказывал об отце. Боялся… Но однажды горный мастер случайно зашел в общежитие и увидел на столе книгу, конспекты.
—
У меня был готов ответ: «Хочу побольше заработать!» Мастер покачал головой. Вижу, не очень убедили его мои слова. Но больше не приставал с расспросами… Если бы ты знал, друг, как тяжко на душе, когда приходится лгать честному человеку. А все потому, что нагадил отец!
Дверь распахнулась, и на пороге появилась младшая сестра Сарана, Нагала. В правой руке девочка держала сумку с книжками. Она радостно затараторила:
— По географии — отлично! По истории — хорошо! По диктанту… — Нагала для своего возраста была слишком даже высокой. Стройная, с большими глазами, она уже сейчас была достойным повторением матери.
— Ну и умница ты у меня, сестренка! — похвалил ее Саран. — Но лучше бы начать с того, что поздороваться с гостем? Ты знаешь, кто этот дядя?
— Здравствуйте, Церен Нохашкович! — выпалила девочка, покраснев. — Вы к нам приходили на сбор пионерской дружины…
— Да, приходил! — подтвердил Церен. — И знаю, что ты председатель пионерского отряда… Рад твоим успехам.
Церен встал и погладил Нагалу по голове. Девочка покорно приняла ласку гостя. Обернувшись к Сарану, Церен сказал с гордостью:
— В этом году в улусной школе набралось семь пятых классов. Так велико желание степняков учиться! Но вот беда: недостает классных комнат. Приходится учить детей в три смены. В отдельных классах по пятьдесят вот таких девчушек и пареньков. И учителям нелегко, и детям.
Сяяхля придвинула на подставочке к столу чугунный котелок с калмыцким чаем. Приятно защекотало ноздри мускатным орехом. Проворная Нагала забежала в другую комнату, принесла фарфоровые пиалы. И лишь тогда все уселись за столом.
— А где сейчас Араши Чапчаевич? — спросил Саран. — Давно ничего о нем не слышал.
— Араши наш в Москве, — сказал Церен. — Недавно отметили его орденом Красного Знамени. Сейчас в Совнархозе. Вадим Петрович тоже в Москве. От Нюдли вчера письмо было…
Церен ушел из гостей далеко за полночь. Саран вышел его проводить. Шли улицей, состоявшей сплошь из глинобитных домов бывшей улусной ставки.
— Далеко не ходи! — зябко повел плечами Церен. — Живу я рядом, да и дома без тебя не лягут… О нашем разговоре, Саран, еще раз подумай. Нам действительно нужны здесь толковые парни. Слишком мало грамотных пока.
Крепко пожав руку товарища, Церен хотел уже уходить.
— Пойми меня, Церен, — остановил его Саран. — Сказать по правде, Донбасс мне очень лег на душу! Народ там простой, душевный, бескорыстный… Прошу и меня понять: мать и сестра здесь как бельмо на глазу. И свои, и чужие — понимай всяк на свой лад. А там я свой человек для всех… И добыто уважение Сараном Бергясовым — собственными руками.
Так что не только подумать, но и задуматься есть о чем. И о ком — тоже… Ну, ладно, не сердись. Уеду не уеду — еще раз встретимся! Идет?