Звать меня Кузнецов. Я один
Шрифт:
В маленькой комнатушке, которую Неподоба снимал у старушки на улице Коммунаров, между Горького и Гоголя, я встретил Юрия Поликарповича, зайдя проведать Вадима. Московский гость сидел на низеньком креслице, широко расставив ноги, еле умещаясь в комнатёнке. Они о чём-то оживлённо беседовали, как оказалось, о положении в Союзе писателей, о возрастающих трудностях напечататься. Кузнецов мне кивнул, но руки не подал, лишь внимательно осмотрел. Оба уже были разгорячены всё тем же портвейном. Вадим печатал на моей пишущей машинке, комкал и выбрасывал в угол бумажные листы. Юрий привёз другу пару своих книжек, одну всё держал в руках, ласково поглаживая томик, как бы общаясь энергетикой с
Вот, пожалуй, и всё, не считая официальных встреч и приёмов то в Союзе писателей, то на выступлениях перед аудиториями. Глядя на обоих во время чтения ими собственных стихов, я радовался их талантливости, огромной и точной памяти, обилию запомненных строк.
И всё ж, считаю, Юрий Поликарпович пока недооценён, не разошёлся в народе «летучим дождём брошюр». То ли время такое серое, то ли специально препятствуют некие силы, тормозящие русскую культуру? А скорее, мы сами, по врождённой безалаберности, не хотим и не умеем чествовать самых достойных первопроходцев-гениев, считая, что коль Россия богата талантами, то нечего их и отмечать. Бабы ещё народят.
«Ты в небесех, мы во гресех», прости нас, Юра, всех.
ст. Брюховецкая,
Краснодарский край
Александр Федорченко. Романтик родимых дорог
Говорят, есть во Вселенной планеты, коих вещество обладает большой плотностью. Привыкшим к земным понятиям, нам почти невозможно представить себе, что, скажем, напёрсток этой субстанции весит не привычных несколько граммов, а уже сотни. Наверное, так же трудно представить себе и воспитанному на традиционной поэзии, что мир Юрия Кузнецова — это уже некие другие измерения, они, как правило, не укладываются в привычные понятия.
Да, у него нередко и справедливо обнаруживаются свойственный тютчевской поэзии космизм и вселенский размах. И русской сказкой так и веет от многих стихов нашего земляка. Да только и сам он, романтик родимых дорог, знает, какое «время на дворе». А потому почти тютчевское начало кончается будничной правдой разуверившегося во многих ценностях человека, живущего в последней четверти XX века:
Слёзы вечерние, слёзы глубокие… Больно, о больно смотреть! Что-то такое в вас есть одинокое. Взял да забросил я сеть. Но тяжело её было вытаскивать, Видно, что чем-то полна. Вытащил рыбку и стал её спрашивать, Только немая она.Первый сборник стихов Юрия Кузнецова вышел в Краснодаре, и назывался он «Гроза». Это было в 1966 году. Затем в Москве были изданы книги «Во мне и рядом даль» (1974), «Край света — за первым углом» (1976), «Выходя на дорогу, душа оглянулась» (1977), «Русский узел» (1983), «Душа верна неведомым пределам» (1986)… Но я всегда помнил, что Кузнецов — мой земляк, что его детство прошло на кубанской земле, в Тихорецке. Помните, он как-то писал: «Затем мы переехали в Тихорецк к деду и бабке, у которых были саманная хата с участком. В истории он ничем не примечателен, этот тихий городок… Дед мой любил выходить по вечерам во двор и смотреть в небо. Он долго глядел на звёзды, качал головой и задумчиво произносил: „Мудрёно!“» Далее Кузнецов заметил: «В этом слове звучала такая полнота созерцания, что его запомнили не только его дети, но и внуки. А мне он дал понять, что слово значит больше, чем оно есть, если им можно объять беспредельное».
Вдумаемся в слова Юрия Кузнецова, и тогда нам понятнее и ближе станет его поэзия. С его приходом на отечественный Парнас изменилось и представление о возможностях поэзии. Он заставил говорить о себе как тех, кто принял его сразу и безоговорочно, так и своих ниспровергателей и недоброжелателей. В стремлении «объять беспредельное» поэту удалось в лучших своих вещах путём соединения, казалось бы, несопоставимых понятий, их столкновения, высечь такие искры, от которых стало светло далеко вокруг. Его поэзия раздвигала рамки привычных понятий, как это и свойственно большому таланту, он встал в ней особняком и ему трудно подражать.
Как-то на переделкинской даче Юрий Селезнёв сказал: «Видишь тот флигелёк? Там всё лето Юра Кузнецов писал поэму „Золотая гора“! Сейчас он запоем читает „Поэтические воззрения славян на природу“ А. Афанасьева».
Мне думается, мощь и оригинальность кузнецовского стиха, его космизм, способность поэта различать ещё никому невнятные звуки нарождающегося хаоса — всё это, помимо интуиции и стремления «объять беспредельное» — идут от русской почвы, русского народного эпоса, столь своеобразно преломлённых в поэтическом сознании.
И ещё. Когда я читаю стихи Кузнецова, не могу сдержаться от мысли, что он всё же не одинок. В чём-то его искания были сродни и художнику Константину Васильеву. Представим на миг его картины «Северный орёл» и «Аллегорию» (о судьбе художника). Как близки им по духу своему стихотворения «Воют духи полярного круга…», «Великий инквизитор» и другие.
Конечно, Кузнецов времени первой своей литературной славы — это «солдатский сын», и всем памятны ставшие почти хрестоматийными его «Возвращение», «Гимнастёрка», «Его повесили»… Юрий Кузнецов остался бы в русской поэзии, даже если бы он написал лишь одно стихотворение об отце. Ну что стоит, казалось бы, за личной драмой? Но притроньтесь к сжатой до предела пружине — и на вас обрушится весь динамит войны, выплеснутся все слёзы, страдания народа:
Шёл отец, шёл отец невредим Через минное поле, Превратился в клубящийся дым — Ни могилы, ни боли. …Всякий раз, когда мать его ждёт, Через поле и пашню Столб крутящейся пыли бредёт Одинокий и страшный.Немало стихов у Юрия Кузнецова вызваны ощущением апокалиптичности нашего времени. Отсюда и гигантский плавник, прорезающий сушу в поисках воды, и почти библейское «Се последние кони. Я вижу последних коней». После подобного рода видений становится поистине страшно за нашу неразумную цивилизацию, лишающую себя ежеминутно испокон веку привычного окружения. И всё это в угоду ненасытным претензиям на комфорт и удовольствия. Вот потому Кузнецов и писал: