Зверь, которого забыл придумать Бог (авторский сборник)
Шрифт:
Это привело меня в раздражение, что, в свою очередь, несомненно, и стало причиной, почему я в первый раз повернул не там, где следовало, и покатил по дороге, которая в скором времени внезапно оборвалась у реки. Я сделал вид, будто так и было задумано, хотя Энн явно сомневалась на сей счет. Река текла в глубоком ущелье, и Энн стояла на самом краю обрыва, заставляя меня нервничать при мысли о возможном приступе головокружения. Постоянно мотаясь в Чикаго и обратно, я предпочитаю ездить через Висконсин, а не Мичиган, чтобы не переезжать огромный Макинакский мост. До середины пятидесятых вы могли переправиться через пролив на пароме. Зачем мне бороться со своими слабостями? Жизнь незаурядных личностей, постоянно совершающих прорывы за пределы человеческих возможностей, зачастую поистине невыносима. По крайней мере, так мне кажется. Конечно, в случае с Джо подобный способ существования вряд ли являлся сознательным выбором, хотя, возможно, отчасти и являлся. Он больше года провалялся по разным больницам. Требовался ли лучший повод для того, чтобы выбрать вольную жизнь бродячего примата? Стоит ли отказываться от жизни ради того, чтобы врачи забавлялись с твоей головой с большой
Минут через пятнадцать напряженных раздумий над следующим своим словесным ходом, остановившись в конце еще одной тупиковой дороги, обрывавшейся у реки, я потянулся за лежащим в бардачке компасом и при этом случайно задел свою спутницу, после чего у меня напрочь вылетело из головы, что в машине компас дает неточные показания из-за всего этого металла. Я решил подразнить Энн разглагольствованиями о смысле и сути, обрывками сокрушительных знаний, почерпнутых из мировой литературы. Она напросилась на это, подумал я. Разговор получился забавным, поскольку я скрывал авторство, выдавая идеи за свои, и был заинтригован, когда она поймала меня на двух из первых трех мудрых изречений, хотя я излагал мысли незатейливым просторечным языком.
— Мне кажется, излишняя рассудочность сродни болезни, — сказал я, на что она ответила:
— Вульгаризированный Достоевский.
— Если долго смотреть в глубокую яму, она начинает смотреть в тебя.
Здесь Энн ненадолго задумалась, а потом сказала:
— Глубокая яма — это дерьмовая версия «бездны» Ницше. Попробуйте еще что-нибудь.
Потом она добавила, что книжные люди вроде нас не могут составить представление о целом, поскольку боятся получить в результате нечто не вполне законченное. Она позабавилась, когда я грубо исказил лоуренсовское «подлинно аристократично лишь сознание», превратив его в «странно, но единственная уникальная собственность, принадлежащая нам, — это уровень сознания». В свою защиту я сказал, что стал заниматься торговлей недвижимостью и редкими книгами, поскольку в раннем возрасте, скажем — в девятнадцать, понял, что обладаю слишком заурядным умом, чтобы стать писателем, и что я с раннего возраста скрывал свою ординарность, преждевременно став вздорным и сварливым.
— Ваши родители, должно быть, выбили из вас это дерьмо! — рассмеялась Энн.
Это было уже слишком, и я уставился в свое боковое окно, борясь с подступающими слезами. Почему, ну почему я не прихватил с собой термос с мартини?
— С какого-то момента уязвимая душа уже не поддается исцелению.
Это был «зуб за зуб», и Рильке пронзил ее в самое сердце. Я почти чувствовал, как к горлу у нее подкатывает ком и на глазах выступают слезы. Сейчас мы находились на территории Джо и, следовательно, на ее территории. Она любила человека, который врезался в бук на мотоцикле, и, вероятно, будет думать об этом на смертном одре. Никто не взялся бы утверждать, что он отвечает Энн взаимностью, но сейчас это не относилось к делу. Я дал ей льняной носовой платок, один из дюжины, купленных в Лондоне. Она внимательно рассмотрела его, вернула мне и вытащила бумажные салфетки из своей сумочки.
— Проклятая жизнь! — истерически выкрикнула она, и я от неожиданности ударил по тормозам, и капли пота так и брызнули с моего лба. Истерические крики обычное дело для киношных героев, но в реальной жизни вы слышите их редко.
Часа через три, в семь вечера, мы выехали на шоссе. Странная история: судя по номеру шоссе, мы на целых двадцать миль отклонились в сторону от нужного курса. Я горел желанием капитулировать и направиться в какой-нибудь посредственный ресторанчик в ближайшем городе, но мое предложение разозлило Энн. У меня имелась маленькая отксеренная карта округа, какие туристам продают в местных лавках за четверть доллара. Однако карта была скверного качества, сильно смазанная, и вдобавок я забыл взять очки для чтения. Я сумел показать Энн наше нынешнее местонахождение, и она взялась выполнять роль штурмана; у меня же сердце упало, когда я понял, что нам придется ползти целый час по разбитым лесным дорогам, прежде чем мы хотя бы достигнем района, где, по нашим предположениям, находится Джо. Тем временем Энн изводила меня безостановочной болтовней о медицинских тонкостях, ею изученных, которые все, похоже, игнорировали серьезность полученных Джо травм, подтвержденную в ходе десятков разных исследований, включая компьютерную и магнитно-резонансную томографию. Энн призналась, что прочитала толстенную подшивку медицинских заключений, собранных матерью Джо, но, с другой стороны, она изучала подшивку в конце марта, и обычная надежда уже начинала брать в ней верх над здравым смыслом. Она даже упомянула о некоем чудо-целителе, живущем в Техасе, на границе с Мексикой. Теперь она подошла близко к ненавистной мне теме: отвратительной области оккультизма. Меньше всего Джо нуждался в том, чтобы его тащили к какому-то гнусному шарлатану. Оккультизм всегда является выражением нашего страха смерти, который также есть страх перед реальностью, нас окружающей. Я поверхностно интересовался литературой по данному предмету до конца пятидесятых, когда начал читать Лорена Эйсли (жаль, что очень и очень немногие ученые умеют писать так хорошо, как этот человек), а также статью замечательного профессора Йельского университета Г. Э. Хатчинсона под названием «Дань уважения святой Розалии, или Почему существует так много видов животных?» Тайна кроется в процессе жизнедеятельности самой планеты, а не в деяниях фантастических гоблинов. Разумеется, меня понесло, и я говорил без умолку, пока Энн не велела мне заткнуться.
Именно тогда — было около девяти вечера, но еще довольно светло — нам показалось, будто узкую дорогу ярдах в пятидесяти перед нами пересекла полуобнаженная фигура. Похоже, она передвигалась
Я жал на гудок, пока этот страшно заунывный звук не поверг меня в депрессию. Жизнерадостное «би-бип» детских историй не имеет с ним ничего общего. Нажмите посильнее на гудок в дремучем лесу, если хотите пересмотреть свое представление об «одиночестве»; звук быстро теряется и замирает в зеленой чаще. Одинокий Норм давит на гудок.
Примерно через полчаса Энн появилась из-за деревьев и спросила, зачем я все время сигналил. В ответ на мой вопрос она сказала, что вышла из леса точно так же, как вошла. К несчастью, я совершил оплошность, когда разворачивал машину. Было уже темно, и, сдавая назад, я заехал в канаву с водой. Полный привод не работает, если автомобиль сидит днищем на земле, а капот задран вверх, словно нос взлетающего самолета. К счастью, в бардачке у меня был репеллент, и Энн была столь любезна, что не назвала меня тупым мудаком. Мы целый час слушали Моцарта по радио, прежде чем прикатил Дик Рэтбоун и вытащил нас из канавы на буксире. Я знал, что он сделает это. В смысле прикатит. Когда он прицеплял трос, я отчетливо увидел лицо в зарослях, освещенных фарами его грузовичка, но ничего не сказал.
По возвращении в хижину я сделал вожделенное мартини, а также сандвичи, поскольку была полночь и слишком поздно, чтобы готовить полноценный ужин. Уезжая, Дик сказал, что на рассвете вернется на территорию Джо и повесит пакетик с таблетками на ветку дерева рядом со старым жилищем. Джо выбросил свой телеметрический прибор, как часто делал.
Энн клевала носом, сидя в кресле, и я настоял на том, чтобы она заняла спальню на чердаке, а сам удовольствовался диваном у камина, поскольку даже крохотный язычок пламени теплой летней ночью действует на мой мозг умиротворяюще. У Уильяма Кальвина, нейрофизиолога-теоретика, я читал, что основная масса, или объем, мозга служит изоляцией от бесчисленных миллиардов электрических импульсов. Что ж, созерцание огня успешно затормаживает упомянутые импульсы. Пока мы ждали Дика Рэтбоуна в лесу, Энн сказала, что получила от университета грант, частично покрывающий расходы на поездку в Санкт-Петербург, в Россию, на месяц следующей зимой. Она всегда хотела побывать там зимой, и ей нужно встретиться со специалистами по Тургеневу. Опрыскивая себя противомоскитной дрянью, она вяло добавила, что, возможно, у нее не получится поехать, поскольку нет денег. Я был в этом прекрасном городе в семидесятых, до превращения коммунизма в некий новый строй, и с жаром сказал Энн, что у меня есть пробивной агент в чикагском бюро путешествий, которого я попрошу поселить ее на месяц в отеле «Европа». Я не хотел, чтобы она отморозила свою симпатичную задницу в каком-нибудь занюханном студенческом общежитии. Энн шутливо заметила, что если я имею виды на ее «симпатичную задницу», то такой путь к цели обойдется мне очень дорого. Мы оставили тему с чувством обоюдной неловкости. Глядя в огонь, я думал о том, что если бы я мог купить воспоминание такого качества за десять кусков, это была бы выгоднейшая покупка. Какая смелая мысль — во всяком случае, для меня. Разве Энн не стоит части моих мертвых денег? Если мартини стоит десяти кусков, то какой немыслимой суммы стоит Энн?
II
Такой жаркой недели в августе никто не помнил, а у местных жителей отличная память на погоду. Может, все писатели, рассказывающие свои истории, на самом деле проводят коронерское следствие? Например, сегодня утром у меня раздражающе дрожала левая рука, когда я читал газету. Поначалу я отнес это на счет привычной досады, вызванной газетными новостями, но потом решил признать, что дрожь вполне может знаменовать новый этап процесса старения. В качестве эксперимента я вызвал перед мысленным взором картину совокупления с Энн на столе для пикников, и дрожь прекратилась. Вот он, мой научный метод. Какое чудодейственное зелье выделил мой мозг?
Джо вернулся из леса через пять дней, не испытывая ни малейших угрызений совести по поводу беспокойств, нам причиненных. Он небрежно извинился, а потом пошел поплавать. Его, совершенно обессиленного, подобрал пассажирский лайнер в озере Верхнем, по меньшей мере в пяти милях от берега, теплым, но ветреным днем. Люди на лайнере были потрясены и связались со службой береговой охраны, которая выслала катер, ныне использующийся для самых разных надобностей, так как местный погранпост прекратил свое существование.