Зверь с серебряной шкурой
Шрифт:
Мокрое седло, мокрая лошадиная шкура, мелкие волоски противно липнут к рукам. Капли гулко стучат по капюшону, пробираются за шиворот. Мерное усыпляющее покачивание, скользкий повод выпадает из рук. Темные потеки на крупе лошади, идущей впереди. Скорчиться в седле, не шевелиться, то хоть что-то останется сухим, это серое месиво когда-нибудь закончится, какой тяжелый перевал… «Палатки-то в темноте ставить будете», – оборачивается проводник. С козырька клетчатой кепки течет, водяная завеса искажает круглое кирпичное лицо.
«Боже, какая гнусная
«25.07, река Лажа.
Тучи ушли. Луна сегодня такая яркая, что при ее свете можно писать. Переход был тяжелый, все промокли, замерзли и рано разошлись спать. У одной из туристок провалы в памяти – она была здесь в прошлом году, но не помнит ни водопада, ни озера, а стоянку узнала по кустам. Кедры только вдоль реки, а вся остальная долина до самых склонов заросла карликовой ивой. Не такая уж она и карликовая – в рост человека, с узкими серебристыми листьями. Сверху выглядело очень красиво – как будто серебряный мех под луной. Зато продираться через эти кусты по узкой тропе к стоянке – сплошное мучение: кони спотыкаются, ветки лупят по ногам, да еще и льет с них.
Где-то с полкилометра по иве. Полкилометра страха. Что-то придумываешь, сочиняешь какую-нибудь чушь, а она продирается в реальность, перекраивает ее, и начинаешь бояться обыкновенных кустов. Тут главное – молчать, хотя бы не говорить и не писать, если уж не думать не получается…
Ива под луной как серебряный мех. Просто потянуло на красивости, ничего больше.
Завтра дневка. Еще одна лунная ночь в этой долине.
Глупо бояться собственных выдумок…
26.07, там же.
Сходили сегодня на водопад. Красиво.
Сверху в иве видны проходы – будто ходил кто-то большой, ломился сквозь кусты с сопением и треском. Наверное, кони забрели.
Днем – кусты как кусты, бледная зелень. Каждый лист покрыт коротким серым пушком.
Спросил у Чапа, водятся ли здесь крупные животные. «Ну, марал здесь ходит… Буны – они выше, на скалах. А так – марал да косуля. Медведя нет, не бойсь, не скушает». Смех у него мелкий, беззвучный, а глубоко посаженные глаза вцепляются в лицо.
История про зверя с серебряной шкурой. Как он прячется в зарослях кустарника, никогда не показывается, превращается в легенду. Все о нем знают, но никто не говорит. Краснолицые охотники боятся его в полнолуние, бросают кровавые куски мяса. Иногда кто-нибудь в племени становится грустным и испуганным. Про него говорят: «Он думает о серебряном звере». В лунную ночь его выводят к началу заросшей тропы. На рассвете узкие листья покрывает серебристо-розовая роса и прячет все следы. Из этих зарослей никто не возвращается…
И дальше – история про охотника, который нарисовал этого зверя на стене пещеры.
Ива начинается в нескольких метрах от костра. Сейчас она снова почти светится под луной. Ветра нет, а ветки шевелятся. И черные провалы там, где кусты поломаны лошадьми. Хочется нырнуть в одну из этих дыр и посмотреть, что будет дальше.
Трудно забыть о том, что увидел сверху. Не мех, нет – притаившийся под луной зверь с серебряной шкурой, мягкой, блестящей, скрывающей стальные мышцы.
Не стоило об этом писать».
Тим споткнулся в темноте обо что-то мягкое. Пестрые тени зашевелились. Обмирая от страха, он услышал дребезжащее ворчание и хрип. Недовольный голос Чапа заставил нервно рассмеяться. «Чего шатаешься? Куда?» Он молча ткнул рукой в сторону кустов. «Слышь, ты… турист… Сейчас лучше не ходи», – Чап приподнялся, высовываясь из спальника. В лунном свете стало видно, что проводник спал прямо в кепке. «Мне надо», – ответил Тим сдавленно.
Вышел из-под кедров на поляну, залитую зеленым лунным светом. Ива стояла перед ним стеной, шевелила листьями. Ждала. Тропа казалась туннелем, жидкой черной пустотой, расцвеченной бликами.
«Ну чего встал? Иди, иди…», – хриплый тенор Чапа за спиной. Тим оглянулся. Тень от кепки полностью скрывала глаза проводника, однако показалось, что в них мелькнуло сочувствие. «Что делат-то? надо, так иди», – проводник отбросил в кусты окурок. Коротко зашипел гаснущий огонек.
Качаясь и зажмурившись, Тим шагнул на тропу.
«27.07, там же, перед выходом на Сурдины.
Охотник нарисовал зверя с серебряной шкурой на стене пещеры. Когда наступило полнолуние, его вывели к началу тропы. Всю ночь охотник бродил в зарослях, умирая от отчаяния и страха, готовый к схватке, не смея повернуть назад. А когда наступил рассвет, и на листья упала розово-серебряная роса, вернулся домой. Потому что настоящим зверем был тот, нарисованный на стене пещеры…»
Тим закрыл блокнот, рассеянно огляделся вокруг. Заспанные туристы медленно подтягивались к костру, зачерпывали дымящийся чай. Снова накрапывало, низкие облака стекали по склонам. «Опять идти по перевалу под дождем», – подумал Тим, осторожно трогая длинную царапину на щеке. Смахнул прилипшие к мокрым рукам клочья серебристой шерсти и нырнул в палатку за кружкой.