Зверь с той стороны
Шрифт:
— Здравствуйте, — сказал я. — Это что ж, реклама нового кино?
Тётя обернулась.
— Здрасте. Не, какое кино. Диаволы хулиганят. Поналяпали ночью на всех этажах. Скоблю вот. А вы чего, не видали таких картинок? Весь же город заклеен. Они теперь в силе, диаволы. Вчера даже по телевизору выступали. На губернской программе. Не видели? Дак сегодня повторение будет. Днём, в час. Посмотрите, интересная передача. — Она намочила тряпку бензином из бутылки, снова принялась тереть. Поддавалось плохо.
— Растворителем не пробовали?
— Да у меня нету. И вдруг ещё пятно
— Пусть останется, — сказал я. — Ерунда какая. Дыры же не будет. Подумаешь, немного помутнеет. Зато дьявола победим. Я сейчас принесу, вместе и попробуем.
С растворителем дело пошло веселей. В жутких корчах, ёжась и коробясь, плакат отдал концы, а следом и середину. Остался лишь малозаметный матовый след.
— Забирайте весь, — предложил я уборщице растворитель. — Задайте им перцу, рогатым.
— Спасибо, — сказала она. — Если всё не издержу, остатки верну.
— Не стоит, у меня ещё есть пузырь невскрытый. А вам пригодится.
— Спасибо, — поблагодарила она ещё раз.
На двери редакции висело объявление, нацарапанное небрежной рукой: "Журнал временно закрыт". Замок был опломбирован бумажной полоской с целым рядом круглых двуглавых оттисков милицейской печати и чьей-то небрежной росписью.
— Ага, — сказал себе я. — Понятно.
Ничего, однако, понятно мне не было.
Пройдясь по соседним этажам, офисам и кабинетам, я выяснил, что и никому-то ничего толком не известно. Все вышли на работу сегодня, после праздников, а у «Голоса» опечатано. Нет, никакого шуму. Нет, никто из редакционных пока не заходил. Сами голову ломаем.
Озабоченный вовсе не хорошо, я спешно отправился к Милочке домой. Знай я, где живёт Игорь Игоревич, поехал бы, понятно, к нему. Но личный таракановский быт меня никогда не интересовал, почему и оказался его адрес в самый нужный момент скрыт раздражающей тайной.
Между прочим, редакционный «УАЗ» пребывал на обычном месте платной стоянки. Хм!
…Внутренне я почему-то был готов, что первым увижу именно Фердинанда Великолепного, вовсе не Милочку, и не ошибся. Правда, вместо ожидаемого мной тельника и тренировочных штанов на полковнике были джинсы и ковбойка. Разглядывал я его с интересом, стараясь отыскать Милочкины черты, но не находил. Разрез и цвет глаз, пожалуй что… А в остальном — всё не то. Короткие, очень густые и жёсткие, чуть вьющиеся чёрные волосы с редкими проблесками седины. Усы, напротив, почти целиком серебристые. Лоб, нос, челюсти, губы — ух, римлянин! Впрочем, спохватился я, патриции времени расцвета Рима, кажется, усов не носили. Да и Юпитер с ними. Как бы то ни было, лицо Фердинанда отличалось фактурой, как говорят творческие люди. То есть запоминалось сразу: твёрдое, но интеллигентное — и, простите за предвзятость, никак не десантника. Военврача, к примеру, или преподавателя военной академии. Серьёзный мужичина.
Фердинанд нахмурился, подвигал челюстью, и по площадке негромко, но мощно раскатился богатый инфразвуком идеально командный голос:
— Вы ошиблись дверью. Я вас не знаю.
Коротко и ясно: по-армейски. Раз он не знает,
Н-да, поспешил я интеллигентность ему приписывать.
Возле полковничьей ноги просунулась выразительная морда кавказца. Который меня тоже не знал. И знать не желал — приподнял на сантиметр губу, показал зубки. Хорошие зубки, крепкие. Волков рвать.
— Мне бы хотелось увидеть Ми… Людмилу, — невозмутимо сказал я, подмигнув Абреку. Безумец Тотошка супругов Штерн усыплён, значит, не осталось в целом свете такой собаки, которая могла бы меня напугать. — Скажите, с ней всё в порядке? Я только что из редакции. Помещение почему-то опечатано.
Фердинанд нахмурился сильнее и сказал с нажимом:
— Не думаю, что дочь хочет вас видеть. В особенности, если вы из редакции. Считайте, она уволилась. Прощайте.
— Вы меня не так поняли, господин полковник. — Я придержал закрывающуюся дверь. Абрек обнажил клыки уже полностью, Фердинанд нахмурился вовсе грозно. — Я… как бы это выразиться? — не журналист. Внештатный корреспондент-любитель. Только вчера вернулся из дальней, длительной поездки, а тут… Судьба журнала, если говорить напрямик, меня мало волнует. Что с Милой, она здорова? Что вообще произошло? Если она здесь, мне необходимо её увидеть. Я Филипп, — выложил я свой единственный козырь. Да и козырь ли?
— А, вон ты кто… — Лоб Фердинанда маленько разгладился. Полковник даже сложил губы в подобие улыбки. — Филипп, значит. Кавалер. Тебя-то она, может, и хотела бы увидеть. Вот только вряд ли захочет, чтобы ты увидел её.
— Вы меня не томите, пожалуйста, — сказал я предельно сдержанно. — И так нервишки балуют от нежданных здешних фокусов. Мила мне не безразлична, знаете ли. Давайте так: пусть она сама решит, стоит ей со мной встречаться или нет. Хорошо?
Полковник забрал подбородок в кулак и тяжко задумался, действительно ли хорошо мое предложение. Решение, заметно было, далось ему нелегко.
— Ладно, будь по-твоему. Войди, дверь захлопни, — сказал он и отступил на несколько шагов. — Подожди пока здесь. Абрек, свой.
Волкодав опустил мосластый зад на пол и замер, не сводя с меня настороженного взгляда. Одно ухо повернулось в сторону ушедшего хозяина. Я присел на корточки и принялся мысленно бомбардировать Абрека импульсами своей огромной, неохватной любви. К моменту возвращения Фердинанда мы были уже почти друзьями. Только долг не позволял псу перейти к более тёплому знакомству, включающему трепание лохматой холки с моей стороны и дозволение холку трепать — с собачьей.
— Разувайся, — сказал Фердинанд. — Учти, при разговоре буду присутствовать я. Без вариантов. Вот тапочки. Идём.
Увидев Милочку, я не сумел подавить горестного вздоха. Одна половина её милого личика полностью затекла синюшным, распухла и, как ни старалась девушка скрыть гематому шарфом, выглядывала наружу. Синяк был и на руке — повыше запястья. Похоже, за руку её сильно и жестоко хватали и, наверное, куда-то тянули, немилосердно дёргая. Глаза скрывали большие тёмные очки.
— Солнышко! — я бросился к ней. — Маленькая, кто это сделал?