Зверь с той стороны
Шрифт:
До своего дому я долетел вмиг, не оборачиваясь и не глядя по сторонам. Вот уж, верно, было зрелище-сюр: Антоша-Анколог, в руках которого горящая керосиновая лампа, большая фотография в рамке, чудовищное шило и голосящий, благоухающий валерианой кот, несётся по ночной Петуховке, словно за ним гонятся все демоны ада!
(Если кто-то видел — пойдут слухи, уверен.)
Уф, даже вспоминая, и то потом облился! Одного такого приключения всякому пещерному схимнику хватило бы, чтобы закурить, запить горькую и вымыться вдобавок с мылом… но тому озорнику, что заведует моей судьбой, этого показалось мало! Разглядывая сегодня поутру трофейный портрет, я едва не лишился дара осмысленной речи. Артемий Трефилов — а то был он, сзади обнаружилась каллиграфическая подпись фиолетовыми с прозеленью
Да только близнецов у меня отродясь не бывало. А уж сто лет назад, да ещё в Петуховке, точно.
Так какого рожна?!
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ,
в которой я вознесён на пьедестал. Символы. Казус белли. Mad профессор и мешок, полный эмоций.
Глаза раскрывать не хотелось. До тошноты. До тошноты не хотелось двигаться. Разве что ос-то-рожненько, бережно-бережно повернуться на бочок, потом на живот, засунуть руки под подушку и вытянуться до хруста в суставах. А затем расслабиться и понежиться неподвижно с полчаса в таком чудесном положении. Именно в таком, именно неподвижно. Почему? Потому что в таком положении, лёжа на кровати с руками под подушкой, меня перестанет тошнить. Убеждён. Если существует на свете справедливость — не высшая, нет, самая хотя бы немудрящая, — меня должно перестать тошнить сразу же, стоит затолкать руки под подушку.
"Однако хрен мне моржовый, полуметровый, не подушка. Хрен китовый, не кровать", — подумал я и открыл глаза.
Трудно поверить, но мне сразу полегчало. Наверное, тошнота — непозволительная роскошь для узников, уяснивших, осознавших, поверивших наконец, что они узники. Причём всерьёз и надолго.
А в том, что я лишился свободы, сомнений не оставалось.
…Стоило мне выйти из "Центра информационных технологий «Вектор» по завершении последнего дежурства, как прямо в подъезде на меня навалились сильные, энергичные люди числом трое, оглушили и принялись с энтузиазмом вязать. Вернее, начали было глушить и вязать. Потому что после первого же удара тяжёлым твёрдым предметом (очевидно, любимой в «Фагоците» арматуриной), который пришёлся мне по загривку, я возмущенно взбрыкнул. И тем самым несколько изменил планы нападавших. Откорректировал их в свою пользу.
Циклопу, который встал на пути моего стремительного прорыва наружу, я въехал коленом между ног, а локтем — в челюсть. Никакого баловства и любви к ближнему: я был весьма сердит на него за злые фокусы с арматурой. Возможно, Циклоп ещё выживет, но репродуктивная и жевательная функции его организма вряд ли восстановятся в полной мере. Поделом ему. Швырнув отключившегося «фагоцита» в объятия остальных налётчиков, я выскочил во двор. И тут же получил ружейным прикладом под дых. Постарался милашка Демон, вооруженный помповым "Моссбергом".
"Непозволительно быть таким шустрым человеку с переломом ключицы и двух рёбер", — подумал я, падая на асфальт и ловя разинутой пастью воздух, как собака ловит надоедливых мух. Столь же безрезультатно, впрочем. "Наверное, он и вправду демон, — подумал я, когда Демон засадил своим аппаратом Илизарова мне в бок. — Воистину нелюдь, раз боли не чувствует. Ну, не может живой человек изувеченной и незажившей ногой пинаться!" "Хорошо хоть не пальнул", — порадовался я, «плывя» от повторной встречи с «Моссберговским» прикладом. На сей раз Демон хватил ружьишком мне по голове, но не очень сильно. "А ведь мог и пальнуть", — подумал я напоследок, после чего связно думать оказался уже не способен.
Шатающимся из памяти в беспамятство и обратно сознанием я ещё отмечал, что меня волокут в машину, торопливо вгоняют в вену иглу одноразового шприца. Машина трогается, тело немеет; я из последних сил бью ногой кому-то в харю, попадаю, харя с воплем исчезает, а за ней исчезает и всё остальное…
До теперешнего тошнотворного пробуждения.
Каземат, куда меня заточили, выглядел, в общем, премиленько. Очень похож на недавно отреставрированный совмещенный санузел в квартире-"сталинке".
Итак, диспозиция выходила примерно следующая: я пребывал в довольно длинной и узкой комнате, облицованной голубым кафелем, обставленной со спартанским небрежением к роскоши. Минимум удобств, максимум практичности. Кроме стульчика-стульчака с опущенной для моего удобства крышкой, в комнате находилась упомянутая ванна, вмурованная в пол. На краешке ванны примостилась губка в форме розового сердечка, рядом — розовый обмылок. По правую руку кафельный аскетизм стены разнообразила висящая на гвоздиках хлипкая деревянная полочка. На полочке — рулон пипифакса с ласковым названием «Киска», пачка галет, пачка жевательной резинки «Орбит», упаковка фенолфталеина (иначе — пургена), двухтомник Дэна Симмонса "Утеха падали". Под полкой на полу стояла бутылка минеральной воды "Обуховская".
"Крайне символично! — подумал я без всякого удовольствия, подразумевая соотношение зловещего названия книги и своего нынешнего положения. — Последняя, надо полагать, утеха. Гадство!"
Оба моих запястья охватывали широкие кольца блестящих наручников вроде старинных каторжанских (не стандартные милицейские точно), соединённых приличной толщины цепочкой. Цепь уходила книзу. Там имелось железное кольцо размером с хороший бублик, вмурованное насмерть в пол. В том, что насмерть, я, дипломированный инженер с высшим техническим образованием, не сомневался ни единого мгновения. Хотя при чём тут техническое образование? — кто угодно пришёл бы на моём месте к аналогичным выводам. Достаточно подёргать, чтобы убедиться. Цепь была достаточно длинна и продёрнута в кольцо. Скользила свободно: туда-сюда, з-звяк-бряк, что позволяло мне с разной степенью удобства вставать со своего фаянсового пьедестала и садиться обратно, пользоваться мылом и губкой, галетами, питьевой водой, книгами, жвачкой. А также сливным бачком и туалетной бумагой — если обделаюсь со страху.
Одежды мне оставили самую малость — шёлковые трусы-боксёры да тренировочную майку на широких проймах. Я был босиком, керамическая плитка неприятно холодила ступни. Ну вот, расстроился я, насморк обеспечен. О том, что истечение соплей из носа может оказаться не самой большой неприятностью, проистекающей из создавшейся ситуёвины (каламбурчик, ёлы-палы!), думать мне не хотелось.
"Вообще-то раскрытыми агентами иностранной разведки в международной практике принято меняться, — всплыло у меня в голове. — Замечательная мысль, — похвалил я себя, — очень своевременная мысль, отлично успокаивает взвинченные нервы. Но найдется ли у противной «Предстоящим» стороны вакантный шпион для обмена? Сообразят ли люцифериты выставить меня на торги? Поверит ли противная сторона, что я — её человек? Да и существует ли в реальности эта самая "противная сторона" или же она — лишь обманка, подсунутая хитромудрым Таракановым лазутчику Капралову? Для формирования у доверчивого и наивного Капралова полезного делу заблуждения. Как это на специальном жаргоне лукавых засекреченных контор называется? Уж не игра ли с «болваном» случайно? Ага, верно".
— Приятно познакомиться! — сказал я себе.
Дела!… От сомнений у меня даже пересохло в глотке.
Я дотянулся до бутылки и обнаружил, что её ещё не вскрывали. Пробка фабричная, предохранительное колечко цело. Следовательно, подсыпать туда какой-нибудь гадости вроде наркотика не могли. Или всё-таки могли? Снова сомнения. Пить от них захотелось пуще прежнего.
Похлебав водички, я принялся осматривать и ощупывать тело. Побои, нанесённые при пленении, не прошли для меня даром. Шея ворочалась с трудом. Ответственность за это я возлагал на арматурный прут и Циклопа; ладно, с Циклопом я рассчитался сполна. До левого бока, угощённого пинком стальной ноги Демона, было больно дотронуться, там сидел здоровенный синяк, щедро замазанный йодом. Трогательная заботливость: видимо, сегодняшним владельцам моей жизни я ценен более-менее здоровым. Примерно такой же йодированный синяк обосновался на животе, на макушке прощупывалась шишка — тоже Демону низкий поклон.