Звереныш
Шрифт:
Светик все так же убегал на свою лавочку и сидел там, нахохлившимся замерзшм вробьем, задумчиво глядя куда-то в одному ему ведомую даль. Он упорно отказывался нянчиться с Кешкой и по-прежнему был молчалив. На упреки матери он насупливался и только исподлобья смотрел на нее, не мигая, будто пытался внушить ей раз и навсегда отстать от него с подобными просьбами.
– Никак не ладят между собой, – жаловалась она соседке. – Под одной крышей живут, мать одна, братья, а не ладят.
– Мать-то одна, –
– Как в школу пойдет, не знаю, – горилась Танька. – Заклюют его там. Таких не любят.
– Отец нужен, – заключала соседка, – а где взять!.. Намыкаешься ты с ними!
– Уж как-нибудь, – обрывала разговор Танька.
Не хотелось ей, чтобы местные кумушки метелили языком по ее поводу. А нет-нет да и соскочит с языка бабья забота и обида. Гориться кроме подушки некому. Родне разве? А толку? Поохают, поахают – и на свою задницу посадят. Ее беду никто на свой горб не взвалит. А то еще и попрекнут. Мол, чо ж ты теперь жалишься нам, когда сама нас обнесла в другую пору? Только больнее станет, и досада возьмет за глупость свою. А ребятишки… Не успеешь оглянуться, как вырастут. А сама постареет, расклячится… Бабьи годочки с горочки, ой, как быстро катятся! Глянешь в зеркало, а оно морозным серебром на тебя дохнет, седое да сморщенное…
А сыны прилипнут к какой-нибудь девке, женятся – и поминай, как звали! Своя жизнь у них начнется, свои заботы – и все некогда! Забегут когда на часок, а то и нет. Много таких разговоров ходит. К старости многие женщины одни остаются. К старости… А она смолоду так. Дети – это не то, не то… Скорая сейчас жизнь, только успевай за ней. Всем некогла.За этой суетой выедается душа. Не хватает ей тепла, заботы, доброты простой… Сколько сейчас собачек и кошечек развелось! Все потому, чтобы душа не изголодалась. Они хоть твари бессловесные. А иной раз понимают больше близких людей.
– Вот и я заведу, – глядя вслед удаляющейся соседке, ведущей на поводке малютку йорка, сказала Танька вслух.
Ни разу больше ни она, ни Светик не вспоминали Анатолия. Случайное знакомство не сулило никаких надежд, и эта яркая вспышка погасла так же быстро, как и загорелась. День ото дня Танька становилась все молчаливее и угрюмее. А Светик еще чаще убегал на заветную лавочку и, сидя на ней, безмолвно таращился куда-то вдаль.
Его зимние посиделки не прошли даром. В один из морозных дней он сильно промерз и в ночь заметался в бреду на мокрой от пота постельке. Перепуганная Танька вызвала ему «Скорую» и, трясясь возле врачей, все повторяла срывающимся голосом одну и ту же фразу.
– Что с ним? Что с ним?
– Успокойтесь, мамаша, – укоризненно качал головой молоденький врач. – Жить будет. Воспаление легких у него. Смотреть нужно за ребенком лучше. Простыл он сильно.
Танька виновато кивнула головой.
– Двое их у меня, пока с малым вожусь, этот куда-нибудь убежит. Упрямый он, диковатый. Работаю еще, устаю сильно…
– А папаша что же?…
– А отцы у них умерли оба, – упавшм голосом сообщила Танька. – Одна мыкаюсь.
– Печально, – ответил врач. – Однако смотреть нужно лучше. Не то и этого потерять недолго. – Он строго посмотрел на Таньку. – В больнцу его нужно…
– Это нет, – решительно запротествала Танька. – В больницу не дам. Да я сама медсестра. Вы не сомневайтесь, выхожу…– Серые Танькины глаза наполнились слезами.
– Ну, хорошо, – смягчился врач. – Вызывайте педиатра на дом и строго под его присмотром…– Он еще раз пристально посмотрел на Таньку. – Строго под присмотром врача… и Вашего…
Светик болел долго и мучительно. Его пичкали таблетками, кололи уколами, а болезнь никак не хотела отступать прочь. Танька вымоталась и осунулась, а Светик и без того худенький, стал словно прозрачным.
– И чего ж ты на этой лавке забыл, – сквозь слезы ругала его мать. – Ведь часами сидишь там, зколдованная она что ли, лавка эта? И ладно бы еще с кем-то, а то все один и один… Вот и насиделся! Мало мне досталось, так еще и ты…
Светик молчал. Он и сам себе не мог объяснть, почему его тнет это место.Просто там ему было хорошо, никто не мешал ему думать и мечтать и видеть удивительные картины, которые мгновенно разбивались о крики Кешки и суету матери.
– А он придет. – неожиданно сказал Светик.
Танька ощутила пронзительный укол и сразу поняла, про кого говорит сын. Но сделала вид, что не знает, о ком он ей сказал.
– С чего ты взял? – С колотящимся от волнения голосом спросила Танька. – Кто это тебе сказал такое?
– Анатолий, – ответил Светик – Он мне сам сказал.
– Где это он тебе сказал, когда? Ты ж дома все время был.
– Он мне во сне сказал, – тон сына был настолько утверждающим, что Танька присела. – Сказал, что придет, и скоро…
– О, господи, – всплеснула мать руками, – во сне он сказал… А я уж думала… Да мало ли что во сне привидится… Ты, Светик, этим свою голову не забивай. Сон – это так… Болел ты сильно, вот твоя головка и забилась ерундой всякой. Блажь это…
– А вот и придет! – Упрямо мотнул Светик головой и отвернулся, чтобы мать не видела, как по его щеке потекли слезы.
– Ну, придет, так придет, – примирительно сказала мать, желая прервать взбудораживший ее разговор. – Ты только очень его не жди все-таки. Так оно вернее будет…