Звериной тропой

Инодин Николай Михайлович

Светало, иней на траве начал таять. Чирикнула какая-то пичуга. Сурок подкрался к выходу из норы, принюхался…. Потом высунул голову, близоруко огляделся. Не заметив ничего угрожающего, свистнул, вылез полностью и встал столбиком у входа. С шелестом рассекая воздух мелькнула длинная, толстая палка, ударила зверька в голову, и жирная тушка без признаков жизни замерла в пожухлой траве. «Четвёртый. Шкуру обработаю, и можно будет мокасины изобретать».

Охотиться на сурков Шишагов попробовал сразу, как только ощутил себя достаточно окрепшим для перехода к альпийским лугам. С собой тащил рог с водой и баранью лопатку. Костью планировал раскапывать сурчины. Вот только все попытки изловить упитанных грызунов добычи не принесли. Бдительные сурки не подпускали на бросок камня, обходили сплетённые из лыка петли, а баранья лопатка не помогла разгрести перемешанный с камнями грунт.

На второй день, решив уже бросить маяться дурью, Роман присел в паре метров от очередной сурчины, и впал в ставшее

уже привычным состояние оцепенения, бездумно наблюдая за ползущими через перевал облаками. В такие моменты он полностью терял ощущение времени, дыхание становилось едва заметным, казалось, даже сердце начинало биться медленнее. Пугавшее сначала, такое состояние начало нравиться Шишагову, со временем появлялось ощущение непонятного, абсолютно беспричинного счастья. И покоя. А непонятное нечто, живущее в Романе, не дремало, и принявший неподвижно сидящего под ветром от норы человека за камень сурок погиб, сбитый ударом посоха. Оценив результат, Роман начал пользоваться этим новым качеством. Затемно выбирал нору будущей жертвы, замирал недалеко, старательно вызывая у себя нужное состояние. Первые несколько попыток не удались, из-за волнения Рома не мог войти в нужное состояние. Затем, успев заметить вылезшего из норы зверька, попытался нанести удар посохом осознанно — сурок успел скрыться в норе раньше, чем охотник замахнулся…

«Интересный расклад получается. Выходит, пока сознание отключено, тело двигается намного быстрее. Может быть, именно здесь скрыта великая сермяжная правда? Осознанное решение медленнее подсознательного, и поэтому зверь, который сидит там, внутри меня, гораздо быстрее меня же. Он не тратит времени на обдумывание ситуации, на ненужные переживания, он знает, что надо делать, и делает. Делает быстро и хорошо. Что же из всего этого следует, как любил говорить умный Кролик? Следует не мешать».

В конце концов, всё получилось, и второй грызун пал жертвой нового способа охоты. Обработав шкурки по индейскому способу и скрепив их между собой сухожилиями, Шишагов соорудил некое подобие сумки, которое можно было таскать с собой, повесив через плечо на сплетённом из обрезков змеиной кожи ремне. Ну и нежное, жирное мясо тоже не пропало.

***

Пахло свежей кровью и немного дымом. И тем непонятным зверем, который поселился весной в норе у поваленного дерева. Лису уже приходилось подбирать за ним объедки, поэтому и в этот раз он не насторожился. А зря. Стоило рыжему подпрыгнув, вцепиться в подвешенную над тропинкой требуху, как распрямившаяся сухая ветка с острыми сучьями ударила его поперёк туловища. Насаженная на острые деревяшки тушка закачалась над землёй. Зверёк извиваясь пытался освободиться, но подошедший к ловушке человек добил его, избавив от дальнейших мучений. " Однако, и головой я кое-что могу!» — отметил Роман, заталкивая лисью тушку в плетёный из лыка и лозы короб. С коробом пришлось повозиться, липы в горах встречались нечасто, и плести голыми пальцами, без ножа, с примитивными, выточенными из железного дерева инструментами было не просто. Зато получился вылитый ранец десантника, только весь в дырочках. Намного удобнее сумки из расползающихся шкурок.

За прошедший месяц Роман оброс имуществом. На ногах — сурковые мокасины, в плетёном колчане на боку — восемь стрел с костяными наконечниками и оперением из перьев стервятника. Вход в логово закрывается занавеской из тех же шкурок, к стропилам бараньи рога подвешены, один с солью, второй с топлёным жиром. Это с сурков. И ещё два — с курдючным салом. С мёдом рог тоже есть, поменьше. Шкурой хозяина рогов Шишагов накрывался. А на второй спал. На солончак Романа бараны и навели, за те годы, что стада туда ходили, на склонах целую дорогу выбили копытами. На баранах Роман свой лук испытывал. Неплохо вышло, если с шагов двадцати, то тяжёлая стрела даже с костяным наконечником баранью шею насквозь пробивает. Под стропилами Роминого логова, над сложенным из больших каменных плит подобием печки, висели куски подкопченной вяленой баранины. Специально Шишагов мясо не коптил, но из его корявой печки валило в берлогу столько дыма, что, подвешенное в самом сухом месте, оно коптилось само собой. В кривобокой корзине, висящей рядом, изрядный запас орехов. Чтобы наполнить её, Роман без зазрения совести разорил несколько кладовок зверьков, похожих на белок, но обитающих в норках. Заодно и хозяев добывал, если они дома засиживались. В дальнем от печки углу, почти по самые края вкопан в землю бочонок, наполненный солёными волнушками. Ёмкость эту он вырубил из ствола дуплистой липы, выскреб и отжёг изнутри, вместо дна вбил отесанный каменным рубилом кусок дерева, как пробку. Хлопотное было дело, но воду посудина не пропускала. Правда, стоять не могла, но Роме её на базар не возить — зарыл до половины, и ладно.

Обжился, короче, Шишагов, обустроился. Растолстеть не рассчитывал, но и голодать не голодал. По его расчётам, зима уже началась, а особых холодов не было. Температура держалась градусов пять по Цельсию, только по утрам подмораживало, если ночь выдавалась ясная. Только такие ночи случались нечасто, большей частью круглые сутки шёл тягучий мелкий дождь, временами сменяясь мелкой моросью. В горах линия снегов опустилась до самой границы лесов, даже ниже, но в Ромкиной долине погода была как в октябре в Беларуси, только погожих дней было ещё меньше. Любимые сурки давно завалились спать. «Любит ли слонопотам сурков? И если да, то как он их любит?» — ёрничал обычно Шишагов, запекая в углях очередную тушку. Иногда Роман специально говорил с собой вслух, чтобы не разучиться говорить. Раньше, до непонятного провала в памяти, он всё время о чём-то раздумывал, словесная вязь создавалась в мозгу практически непрерывно, замирая только, если занятие отнимало всё внимание, при важном разговоре, например. Теперь, выскабливая каменным скребком или разминая грубо отёсанным колом очередную шкурку, выдалбливая корытце из куска липового ствола, сплетая из высушенных бараньих жил запасную тетиву для лука, короче, почти всегда, Шишагов входил в состояние, близкое тому, в котором он охотился. Пока руки делали привычную работу, человек как-бы растворялся в окружающем мире. Шорох падающих капель, звук ветра, быстрый топоток мышиных лапок в норке под древесным стволом, трепет птичьих крыльев. Запахи хвои, холодок ветра, коснувшийся кожи…. Всё несло информацию, мир окружал человека, говорил с ним, раскрывал себя, и человек раскрывался миру, ощущая себя его неотъемлемой частью, избавленный от щитов бетонных стен, асфальтового покрытия дорог, жести и пластика автомобильных корпусов. Удивительно много можно узнать, просто ступая по земле босыми ногами, а не ломясь напролом, топча поверхность толстыми рубчатыми подошвами фирменных ботинок.

С тех пор, как добывание пропитания перестало занимать всё его время, у Романа появилась привычка вечером выходить к краю обрыва у водопада. Подстелив на камень баранью шкуру, садился, скрестив ноги, укладывал на колени отполированный ладонями посох. Ветер с равнины дул в лицо, приносил новые запахи и звуки. Упругой ладонью гладил щёки, трепал пряди волос, забирался под распахнутую куртку, сквозь многочисленные прорехи обдувал тело. Если закрыть глаза, через какое-то время появляется ощущение полёта. Уходит накопившаяся за день усталость, расслабляются мышцы, нарастает ощущение необъяснимого, беспричинного счастья. Будто ветер каким-то образом передаёт тебе свою силу.

Если идёт дождь, на обрыв можно не идти. Достаточно, набросив самодельный капюшон на голову, встать недалеко от своей берлоги, расслабиться и постараться почувствовать дождь. Падающая вода не только несёт энергию, она связывает тучи и землю, при желании можно ощутить всю массу плывущих над головой облаков, заслонивших небо, ощутить это безостановочное движение, где-то там упирающееся в непреодолимые для низкой облачности вершины гор. Там вся эта масса воды снегом и дождём выпадает на склоны. Снега, накапливаясь, сминаясь под собственным весом, остаются ждать тёплой погоды, а дождевая вода сразу устремляется обратно к морю, просачиваясь, накапливаясь, сливаясь в ручейки и речки, не имея больше возможности впитаться в насыщенную влагой почву. Казалось ли это Роману, или в самом деле получил он возможность ощущать это бесконечное движение? Он не знал, да и не искал ответа.

А ведь был момент, когда Роман уже готов был сдаться.

«Идут. Вожак рогом за выступ скалы задел. Подростки, десяток самок и чуть больше молодняка. Через пару минут будут здесь». К первой охоте на солонце Роман готовился давно, с тех пор как научился с двадцати шагов попадать из нового лука в стоящую на камне шишку. Загодя присмотрел место для засады, несколько вечеров издалека наблюдал за приходящими лизать соль стадами. Испугал и прогнал барса, собиравшегося составить ему конкуренцию. И теперь, выложив три лучших своих стрелы, ждал, когда на фоне светлой скалы прорисуются бараньи силуэты. Вот звуки шагов слышны уже совсем рядом, вот стало слышно дыхание замерших перед выходом на открытое место животных…. Шишагов наложил стрелу на тетиву, приготовился. Идущий первым вожак сделал шаг, другой, охотник вскинул лук…. Хлынувшая изнутри тёмная волна почти смяла сознание, рвущийся на свободу хищник попытался, перехватив контроль над телом, отбросить мешающее ему оружие. Добежать, оттолкнуться, прыжком сбить добычу с ног, сворачивать, ломать шею, напиться свежей крови…. Все мышцы Романа судорожно сжимались и разжимались, выпавший лук со стуком упал на грунт. Испуганное стадо, мгновенно развернувшись, длинными скачками унеслось в горы. Не скройся они, неизвестно, смог бы человек справиться с взбесившейся звериной сущностью или нет. Но в этот раз, вспомнив, наконец, о том, что надо дышать, с огромным трудом, ему удалось усмирить сидящего внутри зверя.

Выжатый, как лимон, Роман сидел, уставившись невидящим взглядом в ночную темноту. Становиться берсерком не хотелось. А оно уже. «Враки это, что скандинавы мухоморами догонялись. Может, сначала только, чтобы человека в себе придушить. А потом зверь сам наружу лезет, только повод дай. Со временем и без повода обойдётся. Не зря таких, как я, из человеческих поселений выгоняли. Потеря контроля над собой — неслабая плата за острый слух, звериное чутьё, силу и скорость реакции, недоступную простому человеку. Хрень какая, а я губу раскатал… Идиот».