Звериной тропой
Шрифт:
Роман, стоя у шамана за спиной, ждал, что будет дальше. По его подсчётам, на берег сошло около сотни взрослых, деловито разгружающих сейчас привезённое с собой имущество.
Выбравшиеся из лодок большие лохматые псы, похожие на волков, разбежались по берегу, обнюхивая и метя всё, попадающееся по пути. Заметив Машку, ближние решили попробовать непонятное животное на зуб. Получив от Романа запрет на драку, Маха выдала свой охотничий рык. С ближайших скал взметнулась стая испуганных птиц, замерли люди и собаки. Заорал грудной ребёнок. Подскочивший ближе всех кобель получил по зубам древком шаманова копья и с визгом отскочил в сторону.
Собачий
— Отец, мы поняли, что не хотим жить на тёплом берегу, и решили уйти на родину. Позволишь ли ты вернуться в наше старое стойбище?
— Не сильно вы раздобрели на обильной еде тёплого берега, как я погляжу. И не все приплывшие в ваших байдарах принадлежат к моему роду! Помогать лишённым дома долг настоящего человека — я позволяю людям занять свои яранги.
Старик сделал два шага вперёд, поднял лежащее на земле копьё и вернул его сыну.
— Моя семья может вернуться в мой дом, мои внуки не будут сидеть без крова из-за того, что у тебя не всегда вовремя работает голова.
Он осмотрел стоящих на берегу людей.
— Я не вижу среди вас Весеннего Быка и его семьи.
Ответил шаману не сын, а самый старший из подошедших:
— Байдару Весеннего Быка шторм выбросил на камни ещё по пути к тёплому берегу. Ещё одна семья погибла там, и три охотника со своими семьями не захотели возвращаться. С нами пришли люди из других родов. Могут ли они занять освободившиеся яранги?
— Хорошо, Кривой Торос. В яранге Весеннего Быка поселится Лунный Песец. Оказывается, я плохо выучил его раньше, надо учить заново. Он будет жить рядом со мной, чтобы в любое время приходить по моему зову.
Довольно молодой мужчина, кухлянка которого была обвешана амулетами сильнее, чем у остальных, виновато опустил голову.
— В бывшей яранге Лунного песца живёт мой новый ученик — шаман указал на Романа. Когда мой народ покинул землю предков, я позвал его из-за края мира, и он пришёл, чтобы разделить моё горе на двоих. Остальные яранги можете занимать. Я закончил.
Переговорщики вернулись к байдарам, и разгрузка имущества возобновилась.
— Разве ты не хотел, чтобы они вернулись? — тихо спросил учителя Роман
— Конечно, хотел. Я рад их возвращению так, что от радости могу намочить штаны, не снимая и не заходя в воду. Но им это знать незачем. Один раз они уже ослушались меня, повторения я не хочу. Пусть вина крепче придавит им позвоночники, нам же спокойнее будет.
Машка села между ними, демонстративно зевнула, показав клыки, и захлопнула пасть со звуком, напоминающим лязг сработавшего медвежьего капкана. Пробегавшая мимо сука шарахнулась в сторону, к великому Машкиному удовольствию. Её задранный в зенит хвост победно дёрнулся.
— Роман, эти люди долго плыли и много дней не ели нормальной еды. Моих запасов не хватит, чтобы накормить досыта столько народу. Может быть, ты позволишь опустошить твою мясную яму?
Шишагов улыбнулся учителю:
— Неужели от того, что твои люди вернулись, я меньше стал человеком? Конечно, пусть берут!
— Тогда вечером будет праздник. Твоё место — слева от меня, увидишь, как умеют веселиться настоящие люди!
Заметив, что снующие между ярангами и берегом люди старательно огибают чужака и неизвестное чудовище (а может, двух чудовищ), Роман увёл Машку в ярангу. За тонкими кожаными стенками стоял разноголосый гомон, слышался детский плач, иногда доносились звуки собачьей драки. Кто-то стучит по дереву, видимо, поправляя каркас яранги. И Шишагову весь этот шум отчаянно давит на психику.
«Отвык. Давно отвык от шума, от суеты. Блин, до чего хреново-то! Хоть в тундру беги!»
В дверную покрышку заскреблись. Попросив Машу оставаться в яранге, Роман вышел наружу. Его ждал табунок улыбчивых молодух, самая бойкая из которых, теребя от волнения конец толстой длинной косы, протарахтела:
— Чужак, шаман сказал, у тебя можно взять мясо, открой нам яму!
Роман кивнул, поманил их рукой, и, отодвинув щеколду, откинул крышку над вкопанным в землю срубом.
— Какомэй! — удивилась молодка. Ещё бы, Роман, который терпеть не мог мяса с душком, построил на месте старой ямы настоящий ледник. Удивляясь столь неразумной трате сил и дерева, бабёнки стали проворно освобождать Романа от запасов мороженой оленины, унося мясо к котлам, установленным около верхней площадки. Оттуда уже тянуло запахом варёной моржатины, слышались раскаты женского смеха. Роман невольно залюбовался ловкими движениями невысоких, крепких женских тел.
«Пахнет от них, как от гусарского эскадрона в конном строю, и мордашки их круглые да плосколицые, вовсе не в моём вкусе, а всё равно завораживает — природа, сволочь, своего требует. А вот вливаться в их племя мне совсем — совсем не хочется». Когда ледник опустел, Роман старательно затянул обе кожаных запоны, закрыл крышку из тёсаных досок и убрался обратно в ярангу.
— То, что на тёплом берегу нет зимы, неправда, отец. Там бывают такие морозы, что деревья в лесах лопаются. Мы ведь не брали с собой зимней одежды. Когда ударили морозы, пришлось отнимать дома и одежду мягкотелых. Всю зиму мы жили под землёй, как евражки. Правда, зима там намного короче, чем у нас. Ели запасы слаборуких, охотились на зверей тёплого берега. Представляешь, там нет моржей, а оленьи стада редко бывают больше двух десятков голов, да. На морском берегу можно убить нерпу и похожего на неё зверя, только крупнее. Клыков нет, шкура хуже, и мясо невкусное. Но если голодный, набить живот можно.
Когда мы пришли, мягкотелые сбежали в леса, прятаться. Потом, когда поняли, что мы не собираемся уходить, начали приходить по ночам, пускали стрелы, пытались портить байдары. Убивали собак. Мы выследили и убили многих. Но они продолжали приходить по ночам. Их гораздо больше, чем нас, отец. Пусть они слабее, но мягкотелые больше не выходят драться на ровное место, они убегают в лес, выпустив две-три стрелы. А духи леса не любят настоящих людей, зато помогают слаборуким. Мы гонялись за ними до зимы, но не могли убить всех. Потом выпал снег, и по следам мы нашли их лесные убежища. Это была резня, отец. Пусть они и не настоящие люди, но своих детей и женщин бросить не смогли. И у остальных родов было то же самое, новости ходили по побережью, только это были одинаковые новости. Когда умерли мягкотелые, жившие на берегу, на наши стойбища стали нападать их соплеменники из дальних селений, и конца этому не было видно.