Зверобой (Художник Г. Брок)
Шрифт:
За этим раздражительным субъектом последовало еще несколько молодых воинов, бросавших не только томагавки, но также и ножи, что считалось гораздо более опасным. Однако все гуроны были настолько искусны, что не причинили пленнику никакого вреда. Зверобой получил несколько царапин, но ни одну из них нельзя было назвать настоящей раной. Непоколебимая твердость, с которой он глядел в лицо своим мучителям, внушала присутствующим глубокое уважение. И когда вожди объявили, что пленник хорошо выдержал испытание ножом и томагавком, ни один из индейцев не испытывал к нему враждебных чувств, за исключением Сумахи и Попрыгунчика. Эти двое, правда, продолжали подстрекать друг друга, но до сих пор их злоба не встречала отклика. Однако все же была опасность, что и остальные рано или поздно придут в состояние бесноватости, которое обычно сопровождает подобные зрелища среди краснокожих.
Расщепленный Дуб объявил народу, что пленник показал себя настоящим мужчиной; правда, он жил
Когда Зверобой увидел, что избранные воины выходят в круг с оружием наготове, он почувствовал такое же облегчение, какое испытывает несчастный страдалец, долго мучающийся от тяжелой болезни и видящий наконец несомненные признаки приближающейся смерти. Малейший промах был бы роковым, потому что стрелять нужно было совсем рядом с головой пленника; при таких обстоятельствах отклонение на дюйм или на два от линии прицела могло сразу решить вопрос жизни и смерти.
При этом испытании не допускались те вольности, которые были разрешены при стрельбе в яблоко, производившейся по приказу Гесслера [78] . Среди индейцев в таких случаях опытный стрелок должен наметить себе цель, отстоящую от головы жертвы на ширину одного волоса. Пленники часто погибали от пуль, выпущенных слишком торопливыми или неискусными руками, и нередко случалось, что индейцы, раздраженные мужеством и насмешками своей жертвы, умерщвляли ее, поддавшись неудержимому гневу. Зверобой отлично знал все это, ибо старики часто коротали долгие зимние вечера в хижинах, рассказывая о битвах, о победах своего народа и о таких состязаниях. Теперь он был твердо уверен, что час его настал, и испытывал своеобразное печальное удовольствие при мысли, что ему суждено пасть от его любимого оружия — карабина. Однако тут произошла небольшая заминка.
78
Легенда рассказывает, что Рудольф Гесслер, наместник австрийского императора в Швейцарии, заставил известного охотника Вильгельма Телля сбить стрелой яблоко с головы его сына.
Гетти Хаттер была свидетельницей всего происходящего. Жестокое зрелище на первых порах так подействовало на ее слабый рассудок, что совершенно парализовало ее силы, но затем она немного оправилась и вознегодовала при виде мучений, которым индейцы подвергали ее друга. Застенчивая и робкая, как молодая лань, эта прямодушная девушка становилась бесстрашной, когда речь шла о милосердии. Уроки матери и порывы ее собственного сердца заставили девушку забыть женскую робость и сделали ее решительной и смелой. Она вышла на самую середину круга, кроткая, женственная, стыдливая, как всегда, но в то же время серьезная и непоколебимая.
— Почему вы мучаете Зверобоя, краснокожие? — спросила она. — Что он сделал такого, что вы позволяете себе играть его жизнью? Кто дал вам право быть его судьями? А что, если один из ваших ножей или томагавков ранит его? Кто из вас возьмется вылечить эту рану? Кроме того, обижая Зверобоя, вы обижаете вашего собственного друга: когда отец и Гарри Непоседа отправились на охоту за вашими скальпами, он не захотел присоединиться к ним и остался в челноке. Мучая этого юношу, вы мучаете своего друга.
Гуроны внимательно выслушали Гетти, и один из них, понимавший по-английски, перевел все сказанное на свой родной язык. Расщепленный Дуб, узнав, чего желает девушка, ответил ей по-ирокезски, а переводчик тотчас же повторил это по-английски.
— Мне приятно слышать слова моей дочери, — сказал суровый старый оратор таким мягким голосом и улыбаясь так ласково, как будто он обращался к ребенку. — Гуроны рады слышать ее голос, они поняли то, что она сказала. Великий дух часто говорит с людьми таким языком. На этот раз глаза ее не были открыты достаточно широко и не видели всего, что случилось. Зверобой не ходил на охоту за нашими скальпами, это правда. Почему же он не пошел за ними? Вот они на наших головах, и смелый враг всегда может протянуть руку, чтобы овладеть ими. Гуроны — слишком великий народ, чтобы наказывать людей, снимающих скальпы. То, что они делают сами, они одобряют и у других. Пусть моя дочь оглянется по сторонам и сосчитает моих воинов. Если бы я имел столько рук, сколько их имеют четыре воина вместе, число их пальцев было бы равно числу моего народа, когда мы впервые пришли в вашу охотничью область. Теперь не хватает целой руки. Где ее пальцы? Два из них срезаны этим бледнолицым; гуроны хотят знать, как он сделал это: с помощью мужественного сердца или путем измены, как крадущаяся лиса или как прыгающая пантера?
— Ты сам знаешь, гурон, как пал один из них. Я видела это, да и вы все тоже. Это было кровавое дело, но Зверобой нисколько не виноват. Ваш воин покушался на его жизнь, а он защищался. Я знаю, добрая книга бледнолицых говорит, что это несправедливо, но все мужчины так поступают. Если вам хочется знать, кто лучше всех стреляет, дайте Зверобою ружье, и тогда увидите, что он гораздо искуснее любого из ваших воинов, даже искуснее всех их, вместе взятых.
Если бы кто-нибудь мог смотреть на подобную сцену равнодушно, его очень позабавила бы серьезность, с которой дикари выслушали перевод этого странного предложения. Они не позволили себе ни одной насмешки, ни одной улыбки. Характер и манеры Гетти были слишком святы для этих свирепых людей. Они не думали издеваться над слабоумной девушкой, а, напротив, отвечали ей с почтительным вниманием.
— Моя дочь не всегда говорит, как вождь в совете, — возразил Расщепленный Дуб, — иначе она не сказала бы этого. Два моих воина пали от ударов нашего пленника; их могила слишком мала, чтобы вместить еще и третьего. Гуроны не привыкли сваливать своих покойников в кучу. Если еще один дух должен покинуть здешний мир, то это не будет дух гурона — это будет дух бледнолицего. Ступай, дочь, сядь возле Сумахи, которая объята скорбью, позволь гуронским воинам показать свое искусство в стрельбе, позволь бледнолицему показать, что он не боится их пуль.
Гетти не могла долго спорить и, привыкнув повиноваться старшим, послушно уселась на бревно рядом с Сумахой, отвернувшись от ужасной сцены, которая разыгрывалась на середине круга.
Лишь только закончился этот непредвиденный перерыв, воины стали по местам, собираясь показать свое искусство. Перед ними была двоякая цель: испытать стойкость пленника и по хва статься своей меткостью при таких исключительных обстоятельствах. Воины расположились недалеко от своей жертвы. Благодаря этому им легко было стрелять достаточно метко, не подвергая опасности жизнь пленника. Но, с другой стороны, именно благодаря этому испытание для нервов пленника стало гораздо мучительнее. В самом деле, лицо Зверобоя отстояло от ружейных дул лишь настолько, чтобы его не могли опалить вспышки выстрелов. Зверобой смотрел своим твердым взором прямо в направленные на него дула, поджидая рокового посланца, который мог вылететь из любого ствола. Хитрые гуроны хорошо учли это обстоятельство и старались целиться по возможности ближе ко лбу пленника, надеясь, что мужество изменит ему и вся шайка насладится триумфом, увидев, как жертва трепещет от страха. В то же время каждый участник состязания старался не ранить пленника, потому что нанести удар преждевременно считается таким же позором, как и вовсе промахнуться в намеченную цель. Выстрел быстро следовал за выстрелом; пули ложились рядом с головой Зверобоя, однако не задевая ее. Пленник был невозмутим: у него ни разу не дрогнул ни один мускул, ни разу не затрепетали ресницы. Эту непоколебимую выдержку можно было объяснить тремя различными причинами. Во-первых, в ней сказывалась покорность судьбе, соединенная с врожденной твердостью духа, ибо наш герой убедил самого себя, что он должен умереть, и предпочитал этот способ смерти всякому другому. Второй причиной было его близкое знакомство с этим родом оружия, знакомство, которое отгоняло от него всякий страх, обычно связанный с любой формой опасности. И, наконец, в-третьих, изучив в совершенстве законы стрельбы, он мог заранее, глядя на ружейное дуло, с точностью до одного дюйма определить место, куда должна попасть пуля. Молодой охотник так точно угадывал линию выстрела, что, наконец, гордость в нем перевесила другие чувства, и после того как пять или шесть стрелков выпустили свои пули в дерево, он уже больше не мог сдерживать свое презрение.
— Вы называете это стрельбой, минги, — воскликнул он, — но среди делаваров есть старые бабы, и я знаю голландских девчонок на Мохауке, которые могут дать вам сто очков вперед! Развяжите мне руки, дайте мне карабин, и я берусь пригвоздить к дереву самого тощего франта из вашей шайки на расстоянии ста ярдов и даже, пожалуй, на расстоянии двухсот, если только можно будет видеть цель, и сделаю это девятнадцатью выстрелами из двадцати, то есть, вернее, двадцатью из двадцати, если ружье бьет достаточно верно.