Зверобой (Художник Г. Брок)
Шрифт:
— Убийца Оленей, — начал Расщепленный Дуб, лишь только пленник вновь появился перед ним, — наши старики выслушали мудрое слово; они теперь готовы говорить. Ты — потомок людей, которые приплыли сюда со стороны восходящего солнца, мы — дети заходящего солнца. Мы обращаем наши лица к Великим Сладким Озерам [74] , когда хотим поглядеть в сторону наших деревень. Быть может, на восходе лежит мудрая, изобилующая всеми богатствами страна, но страна на закате тоже очень приятна. Мы больше любим глядеть в эту сторону. Когда смотрим на восток, нас охватывает страх: челнок за челноком привозит сюда все больше и больше людей по следам солнца, как будто страна ваша переполнена и жители ее льются через край. Красных людей осталось уже мало, они нуждаются в помощи. Одна из наших лучших хижин опустела — хозяин ее умер. Много времени пройдет, прежде чем сын его вырастет настолько, чтобы сидеть на его месте. Вот его вдова, она нуждается в дичи, чтобы кормиться и кормить своих детей, ибо сыновья ее еще похожи на молодых реполовов, не успевших покинуть гнездо. Твоя рука повергла ее в эту страшную беду. На тебе лежат обязанности двоякого рода: одни
74
Великие Сладкие Озера — озера Канады Эри, Онтарио и Гурон, на берегах которых жили гуроны.
— Этого я и боялся, Расщепленный Дуб, — ответил Зверобой, когда индеец кончил свою речь, — да, я боялся, что до этого дойдет. Однако правду сказать недолго, и она положит конец всем ожиданиям на этот счет. Минг, я белый человек и рожден христианином, и мне не подобает брать жену среди краснокожих язычников. Этого я не сделал бы и в мирное время, при свете яркого солнца, тем более я не могу этого сделать под грозовыми тучами, чтобы спасти мою жизнь. Я, быть может, никогда не женюсь и проживу всю жизнь мою в лесах, не имея собственной хижины; но если суждено случиться такому делу, только женщина моего цвета завесит дверь моего вигвама. Кормить малышей вашего павшего воина я бы согласился очень охотно, если бы мог делать это, не навлекая на себя позора, но это немыслимо, поскольку я не могу жить в гуронской деревне. Ваши собственные молодые люди должны убивать дичь для Сумахи, и когда она снова выйдет замуж, пусть поищет себе супруга не с такими длинными ногами, чтобы он не бегал по земле, которая ему не принадлежит. Мы сражались в честном бою, и он пал; всякий храбрец должен быть готов к этому. Ты ждешь, что у меня появится сердце минга; с таким же основанием ты можешь ждать, что седые волосы появятся на голове у мальчика или на сосне вырастет черника. Нет, нет, минг, я белый человек, поскольку речь идет о женщинах, и делавар во всем, что касается индейцев.
Едва эти слова успели прозвучать в устах Зверобоя, как послышался общий ропот. Особенно громко выражали свое негодование пожилые женщины, а красавица Сумаха, которая по летам годилась в матери нашему герою, вопила громче всех. Но все эти изъявления неудовольствия должны были отступить на второй план перед свирепой злобой Пантеры. Этот суровый вождь считал позором, что сестре его позволили стать женой бледнолицего ингиза. Лишь после настойчивых просьб неутешной вдовы он с большой неохотой дал свое согласие на этот брак, вполне соответствовавший, впрочем, индейским обычаям. Теперь его жестоко уязвило, что пленник отвергнул оказанную ему честь. В глазах гурона засверкала хищная ярость, напоминавшая зверя, имя которого он носил.
— Собака бледнолицый! — воскликнул он по-ирокезски. — Ступай выть с дворняжками твоей породы на ваших пустых охотничьих угодьях!
Слова эти сопровождались соответствующим действием. Он еще продолжал говорить, когда рука его поднялась и томагавк просвистел в воздухе. Если бы громкий голос индейца не привлек внимания Зверобоя, этот миг, вероятно, был бы последним в жизни нашего героя. Пантера метнул опасное оружие с таким проворством и такой смертоносной меткостью, что непременно раскроил бы череп пленнику. К счастью, Зверобой вовремя протянул руку и так же проворно ухватил топор за рукоятку. Томагавк летел с такой силой, что, когда Зверобой перехватил его, рука невольно приняла положение, необходимое для ответного удара. Трудно сказать, какое обстоятельство сыграло главную роль: быть может, почувствовав в своих руках оружие, охотник поддался жажде мести, а может быть, внезапная вспышка досады превозмогла его обычное хладнокровие и выдержку. Как бы там ни было, глаза его засверкали, на щеках проступили красные пятна, и, собрав все свои силы, Зверобой метнул томагавк в нападающего. Удар этот был нанесен так неожиданно, что Пантера не успел поднять руку или отвести голову в сторону: маленький острый топор поразил его прямо между глазами и буквально раскроил голову. Рванувшись вперед, как бросается на врага смертельно раненная змея, силач в предсмертных судорогах вытянулся во весь рост на середине лужайки. Все устремились, чтобы поднять его, забыв на минуту о пленнике. Решив сделать последнюю отчаянную попытку для спасения своей жизни, Зверобой пустился бежать с быстротой оленя. Секунду спустя вся орда — молодые и старые, женщины и дети, — оставив безжизненное тело Пантеры, с тревожным воем устремилась в погоню.
Как ни внезапно произошло событие, побудившее Зверобоя предпринять эту отчаянную попытку, оно не застало его врасплох. За истекший час он хорошо обдумал все возможности и точно рассчитал все шансы, сулившие ему успех или неудачу. Таким образом, с первой же секунды он овладел собой и подчинил все свои движения контролю рассудка. Исключительно благодаря этому он добился первого и очень важного преимущества, а именно: успел благополучно миновать линию часовых. Он достиг этого с помощью очень простого приема, который, однако, заслуживает особого
Кустарник на мысе был гораздо реже, чем в других местах побережья. Объяснялось это тем, что здесь часто разбивали свои стоянки охотники и рыбаки. Густые заросли начинались там, где мыс соединялся с материком, и далее тянулись длинной полосой к северу и к югу. Зверобой бросился бежать на юг. Часовые стояли немного поодаль от чащи, и, прежде чем до них донеслись тревожные сигналы, он успел скрыться в густом кустарнике. Однако бежать в зарослях было совершенно невозможно, и Зверобою на протяжении сорока или пятидесяти ярдов пришлось брести по воде, которая достигала ему до колен и служила для него таким же препятствием, как и для преследователей. Заметив наконец удобное место, он пробрался сквозь линию кустов и углубился в лес.
В Зверобоя стреляли несколько раз, когда он брел по воде; когда же он показался на опушке леса, ружейный огонь сделался еще чаще. Но в лагере царил страшный переполох, ирокезы в общей сумятице стреляли торопливо, не успевая прицелиться, и благодаря этому Зверобою удалось ускользнуть невредимым. Пули свистели над ним, некоторые сбивали ветки совсем рядом, и все же ни одна не задела даже его одежды. Проволочка, вызванная этими бестолковыми попытками, оказала большую услугу Зверобою, который на сотню ярдов успел обогнать даже впереди других бежавших гуронов, прежде чем среди преследователей установился относительный порядок. Гнаться за охотником с тяжелыми ружьями было невозможно; наспех выстрелив, в смутной надежде случайно ранить пленника, лучшие индейские бегуны отбросили ружья в сторону, приказав женщинам и мальчикам поднять и снова зарядить их.
Зверобой слишком хорошо понимал отчаянный характер начавшейся борьбы, чтобы потерять хоть одно из этих драгоценных мгновений. Он знал также, что единственная надежда на спасение состоит в том, чтобы бежать по прямой линии. Поверни он в ту или в другую сторону — и численно значительно превосходивший неприятель мог бы его настигнуть. Поэтому он взял направление по диагонали и стал взбираться на холм, который был не слишком высок и не слишком крут, но все же показался достаточно утомительным человеку, убегавшему от смертельной опасности. Здесь Зверобой начал бежать медленнее, чтобы иметь возможность время от времени перевести дух. В тех местах, где подъем был особенно крутой, охотник переходил даже на мелкую рысь или на быстрый шаг. Позади него выли и прыгали гуроны, но он не обращал на это внимания, хорошо зная, что им еще предстоит одолеть такие же препятствия, прежде чем они взберутся наверх. До вершины первого холма было уже совсем недалеко, и по общему строению почвы Зверобой понял, что придется миновать глубокую балку, за которой лежала подошва второго холма. Смело поднявшись на гребень, он жадно огляделся по сторонам, отыскивая, где бы укрыться. Почва на вершине была совершенно ровная, но перед ним лежало упавшее дерево, а утопающий, как говорится, хватается за соломинку. Дерево свалилось параллельно оврагу по ту сторону вершины, где уже начинался спуск. Забиться под него, тесно прижавшись к стволу, было делом одного мгновения. Однако, прежде чем спрятаться от своих преследователей, Зверобой выпрямился во весь рост и издал торжествующий клич, как бы радуясь предстоящему спуску. В следующую секунду он скрылся под деревом.
Лишь прибегнув к этой уловке, молодой человек почувствовал, каких отчаянных усилий это ему стоило. Все тело его трепетало и пульсировало, сердце билось учащенно, словно готовое вот-вот выскочить из грудной клетки, легкие работали, как кузнечные мехи. Однако мало-помалу он отдышался, и сердце его стало биться спокойнее и медленнее. Вскоре послышались шаги гуронов, поднимавшихся по противоположному склону, а угрожающие крики возвестили затем об их приближении. Достигнув вершины, передовые испустили громкий вопль, потом, опасаясь, как бы враг не убежал, они один за другим стали перепрыгивать через упавшее дерево и помчались вниз по склону, надеясь, что успеют заметить беглеца прежде, чем он доберется до дна оврага. Так они следовали друг за другом, и Нэтти временами казалось, что уже все гуроны пробежали вперед. Однако тут же появлялись другие, и он насчитал не менее сорока человек, перепрыгнувших через дерево. Все гуроны спустились наконец на дно оврага, на сотню футов ниже его, а некоторые уже начали подниматься по склону противоположного холма, когда вдруг сообразили, что сами толком не знают, какого направления им следует придерживаться. Это был критический момент, и человек с менее крепкими нервами или менее искушенный во всех уловках индейской войны, наверное, вскочил бы на ноги и пустился бежать. Но Зверобой этого не сделал. Он продолжал лежать, зорко наблюдая за всем, что творилось внизу.
Теперь гуроны напоминали сбившуюся со следа стаю гончих. Они мало говорили и рыскали по сторонам, осматривая сухие листья, как гончие, выслеживающие дичь. Множество мокасин, оставивших здесь следы, сильно затрудняли поиски, хотя отпечаток ноги шагающего на цыпочках индейца легко отличить от более свободного и широкого следа белого человека. Убедившись, что позади не осталось ни одного преследователя, и надеясь ускользнуть потихоньку, Зверобой внезапно перемахнул через дерево и упал по другую сторону ствола. По-видимому, это прошло незамеченным, и надежда воскресла в душе пленника. Желая убедиться, что его не видят, Зверобой несколько секунд прислушивался к звукам, доносившимся из оврага, а затем, встав на четвереньки, начал карабкаться на вершину холма, находившуюся не далее десяти ярдов от него. Охотник рассчитывал, что эта вершина скроет его от гуронов. Перевалив за гребень холма, он встал на ноги и пошел быстро и решительно в направлении, прямо противоположном тому, по которому только что бежал. Однако крики, доносившиеся из оврага, вскоре встревожили его, и он снова поднялся на вершину, чтобы осмотреться. Его тотчас же заметили, и погоня возобновилась. Так как по ровному месту бежать было не в пример легче, то Зверобой, избегая покатого холма, держался теперь самого гребня. Гуроны, догадавшись по общему характеру местности, что холм скоро должен понизиться, помчались вдоль оврага, ибо этим путем было легче всего обогнать беглеца. В то же время некоторые из них повернули к югу с целью воспрепятствовать охотнику спастись в этом направлении, тогда как другие направились прямо к озеру, чтобы отрезать возможность отступления по воде.